Среди других

Они обступили со всех сторон, и нож был близок, как никогда, и нож хотел моей крови, моей жизни, искушал меня стать фейри. Стань я фейри, я бы всегда различала ткань волшебства. Не будет больше боли, не будет слез. Я пойму магию. Я буду с Мор, я буду Мор, мы будем одной личностью, соединимся. Но мы никогда на самом деле не были одним человеком, и это все решило. Я попятилась на шаг и заговорила как могла спокойно:

– Нет. Я не хочу быть фейри. Не хочу соединяться. Я хочу жить и быть собой. Хочу вырасти в мир.

Спокойствие помогало, как помогает Литания против страха, потому что магия иногда использует страх. А отвергнув их предложение всем сердцем, я стала еще сильнее, потому что магия использовала еще и ту часть меня, которая хотела стать фейри – всегда этого хотела.

Передо мной была Мор, был нож, а позади пруд. И вокруг стояли фейри. Я протянула руку к ножу. Что бы в нем ни заключалось еще, он был деревянным, а дерево любит гореть, гореть – закон для дерева, в нем скрывается огонь – огонь солнца. Солнце садилось, но дерево вспыхнуло пламенем, и я была пламенем, я была пламенем, заключенным на миг в собственном облике, а потом я стала огромным пламенем. Эта земля знавала пламя. Здесь горели адские огни, здесь перерабатывали в паллеты уголь из копей, лишая его дыма и яда. Уголь хотел гореть, он даже лучше дерева знал огонь. Фейри разбежались от меня, все, кроме Мор, которая держала горящий нож и через него была связана со мной. Мы стали двумя зеркальными образами пламени.

У меня не было дубового листа, и рядом не оказалось двери в смерть, но я была огнем, и она была огнем, и я знала порядок, и я любила ее. Она не была мной, но была в моем сердце и всегда будет.

– Держись крепче, Мор, – сказала я, и она, хотя и была пламенем, улыбнулась настоящей, своей улыбкой, улыбкой, которой улыбалась рождественским утром, когда бабушка была жива и чулок с подарками ждал, когда же в него заглянут. Я открыла пространство между пламенем и местом смерти в порядке вещей и забросила ее туда вместе с ножом, а потом закрыла и осела наземь, притушила огонь, возвращаясь в свое обличье. Я все еще горела, все еще пылала, но знала, как перестать, как вернуться в плоть, которой была. Проще было бы забыть, утонуть в преображении. Я потянулась к плоти, и с плотью пришла боль. Я даже не обожглась, но нога отказывалась принять мой вес.

Фейри пятились, но все еще окружали меня. Глорфиндейл смотрел горестно, а старик сердито.

– До свидания, – сказала я и сделала несколько шагов вверх по склону. Пока я говорила, солнце зашло, и все погрузилось в тусклые сумерки. Фейри таяли. Я медленно повернулась.

Конечно, она была там, на сумеречной дороге. Наверное, тетушка Гвенни сказала ей, что я приехала, а выследить меня она могла по движению фейри.

Она совсем не переменилась. Выглядела ведьмой. Длинные сальные черные волосы, смуглая кожа, крючковатый нос и бородавка на щеке. Она как никто подошла бы на роль ведьмы, хотя сестры, конечно, тоже ведьмы, а они вполне светловолосые и благопристойные. Оделась она как обычно: то есть так, будто выхватывала из гардероба каждую третью вещь. Чтобы подбирать самые заряженные волшебством – по идее. В результате каждый предмет одежды невероятно противоречил другим, совсем не подходил к сезону – в данном случае на ней был мешковатый, вязанный из кусочков свитер и длинная тонкая черная юбка.

– Мама, – выговорила я не громче шепота. Я перепугалась, гораздо сильнее, чем боялась фейри и ножа. Я всегда ее боялась.

– Ты всегда была похожа на меня, – невозмутимо сказала она.

– Нет, – возразила я, но голос у меня сорвался, и получилось шепотом.

– Вместе мы на многое способны. Я многому тебя обучу.

Я вспомнила, как мы однажды мучили ее, когда она была совсем не в себе, в наши десять или одиннадцать лет. Она столкнула меня с крыльца, потому что посылала за сигаретами, а я вернулась с пустыми руками – мне не продали. Я разбилась в кровь, и Мор меня поднимала, и тут мы увидели, как из кладбищенских ворот, медленно хлопая крыльями, вылетает большая черная птица – скорее всего, ворона, но мы тогда всех их называли во́ронами. На валлийском это все равно одно слово. «Как-то в полночь, в час угрюмый…» – начала Мор, и я подхватила, и она, Лиз, моя мать, сбежала в дом, а потом в свою комнату, потому что мы все громче и громче декламировали «Ворона» По.

Я видела узор мира. Я отослала Мор туда, куда должны уходить люди после смерти. Я была пламенем. Моя мать же, жалкая лоскутная ведьма, так часто впутывала колдовство в собственную жизнь, что не осталось ничего цельного, кроме мотка ненависти, от бессилия пожирающей самое себя. Нам уже доводилось сдерживать ее власть с помощью фейри.

– Мне нечего тебе сказать, – громко проговорила я и шагнула вперед. Я сделала второй шаг, от которого нога основательно заболела, но я не думала о боли и о ней не думала. Я знала, что она творит какое-то колдовство, нацеленное на меня, но мои обереги, те, что я сделала в школе, держались, и чары ушли в землю, как уходила боль на иглоукалывании.