Среди гор

Говорят, Султан с Керимом
По соседству стали жить,
Обменялися камчами,
Поклялись друзьями быть.
Говорят, они влюбились,
Женихами стать хотят…
Жен посватать друг у друга
Захотели, говорят.
Говорят, играя бровью,
Ходит плавно Сурмакан,
Говорят, маня очами,
Ходит важно Кермекан…
Подрались Султан с Керимом,
Проклиная дружбы дни,
И камчи переломали,
И разъехались они.

Так вот, эта самая Сурмакан сидела теперь среди женщин и важно поводила тонкими бровями, словно говорила этим самым: «Ну что же, если видная, то я видная, если статная, то я статная. Кто из вас может со мной сравниться?» Она, кажется, не прочь была бы возглавить в общине всех «статных и видных». Сурмакан никому не давала говорить, будь то почтенная старуха или пожилая женщина, перебивала, переспрашивала, вставляла свои замечания.

— Э-э! Да что это за наказание! — сказала ей с досадой Бермет. — Ну говори уж ты, только ты, ведь нам с тобой не под силу тягаться!

Не успела Сурмакан ответить ей как полагается, только раскрыла рот, как Нурджан, жена Чакибаша, не утерпев, выпалила:

— Ты хоть бы посовестилась, что ли, старших! Нельзя же так, милая! Вон сидят такие же молодки, как и ты: Батий, Кермекан, так одна прелесть, сидят смиренно и тихо…

— А я не желаю сидеть смиренно! — вспылила Сурмакан. — Все зло в них и таится, в этих смиренных. Они молчком, молчком, а сами-то уж думают небось, как бы в общину попасть, чтобы с мужчинами спать да не работать. А я не хочу таиться! Я прямо скажу: пусть хоть небо свалится, а своего Султана в общину не пущу!

— Ой, смотри, что твой Султан — пуп земли, что ли, — ответила ей Батий. — Если всех в общину погонят, то и его не забудут!

По и тут Сурмакан нашла что сказать:

— Конечно, какой прок артели от твоего дохлого Курмана, на что он годен!

В прошлом году, когда Курман вернулся, Батий разошлась с Бердибаем и вышла за Курмана. Спустя немного времени после этого Курман заболел: когда портилась погода или когда он переходил вброд через реку, то обычно терял сознание, бился в страшных судорогах. Некоторые уверяли, что его настигло проклятье Бердибая. Другие объясняли это тем, что он поносил скверными словами бога. Словом, люди стали относиться к Курману с боязнью, сторонились его.

— Вы с мужем обесчестили болуша. Вы оба прокляты и ни в какое число людей не идете! — продолжала, ехидно усмехаясь, Сурмакан.

Лицо Батий покрылось красными пятнами:

— Это ты о чем? Или…

— О том, о чем надо! Что уж и говорить, куда твоему Курману, когда рядом есть такие крепкие джигиты. А ты еще суешься с ним здесь…

— Не зарекайся, не гневи бога языком! Кто не болеет? Хвороба каждого согнет. Никакого проклятья на нем нет, уснул он в поле, ну, обдало его дурным ветром, падучий стал, болезненный… А ты чему смеешься…

— Я не заставляла твоего Курмана засыпать в поле! — не мешкая, ответила Сурмакан. — Это его нечистая сила попутала, и поделом! Не он ли поносил скверными словами создателя и плевал в небо? Мало того, он обесчестил постель почтенного, как сам пайгамбар, человека, болуша-аке!

— Ты болтай, да думай, что болтаешь, Сурмакан!

— Нет, это ты думай… Это ты, подлая, не оценила добра, он тебя на руках носил, как свою дочь, а ты опозорила его, ушла с каким-то бродягой Курманом.

На этот раз Батий не утерпела и крикнула ей в лицо:

— Твой почтенный, как пайгамбар, болуш не пара мне! Да на кой черт мне твой пайгамбар, если от его ласк и лед в душе не растает! А я нашла себе друга. Меня никто не совлекал, я сама ушла, сама полюбила!

— Вот то-то и оно: больно ты влюбчивая, разборчивая, куда уж там… Каковы вы, бессовестные, такова и жизнь нынче пошла… Знаем тебя: прикидываешься тихоней, а сама только и стреляешь глазами за джигитами…

— Да ты что привязалась ко мне, Сурмакан? Чего тебе надо от меня? Отстань! — проговорила Батий, стараясь успокоиться.

— Да ничего мне не надо! — отвечала Сурмакан, нагло посмеиваясь. — Только вот говорю, что повезло тебе: ты все мужей меняла, мало тебе их было, а теперь нет твоего-моего, под общим одеялом ледок-то твой растает…

— Вот и хорошо! — ответила Батий неожиданно спокойным тоном. — Значит, скоро твой муж будет моим.

— Это… это почему? — захлебнулась Сурмакан от негодования.

— А потому, что я видней тебя, красивей тебя, моложе тебя!

Для Сурмакан, которая считала себя самой красивой во всем аиле, это было страшным оскорблением. Она даже подскочила, словно ее укололи иголкой.

— Ах ты, срамота, и не стыдно. Язык без костей, вот ты и треплешься!

— А если так, то будь поосторожней! — ответила Батий. — Поменьше болтай и не задевай меня, а то возьму и отобью твоего Султана, останешься тогда ни с чем! — И насмешливо добавила: — Такие, как ты, в общине и в поварихи не сгодятся…