Среди гор

— Эй, Матай, ты опять болтаешь! — сказал он с раздражением. — Ведь ты как-никак во властях состоишь, а сам порешь такую чушь?

— Ты сказал, я болтаю? По-твоему, то, что делают Советы, это чушь?

— А ты говори, Матай, да только Советы не задевай…

— Конечно, разве ты захочешь отдавать свою Сурмакан в артель… Как бы не так!

Матай говорил, казалось, шутя, но всем в голосе его послышались издевательские нотки. Султана это покоробило:

— Недаром говорится: рыба гниет с головы! А еще исполнитель! — сказал он с укором.

Почему он сказал так, Султан и сам не знал. Ведь его пословица никак не подходила к Матаю, который был всего-навсего исполнитель аилсовета. Но преклонение перед представителями власти, как некое врожденное свойство, было в крови забитого, запуганного народа. Даже простого исполнителя считали одним из начальников, человеком власти, который как бы то ни было, а ездил рядом, стремя в стремя, с аткаминерами. Вот что заставило Султана упрекнуть Матая. Но Соке, пригибаясь к луке седла, лукаво усмехнулся, облизывая губы.

— О-айт, слишком большая рыба этот Матай! — сказал он, добродушно посмеиваясь. — О, если бы только Матай загнил с головы, то это еще полбеды, я бы на это и ухом не повел! Да кому нужны наши с Матаем головы?! Может, для того, чтобы комары их кусали? Э-э, нет, головы тех людей, что болтают всякий вздор, не рыбьи, а бычьи, вон оно откуда идет! Народ-то испокон веков привык быть покорным, вот и боится теперь назвать их слова ложью. А что до меня, то больше всего мне от старухи достается. Только закроешь глаза, только уснешь, как она толк тебе кулаком в бок! «Ты, говорит, не знаешь, где растерял зубы, а сам на старости лет в активисты записался, носишься, как дурень!» Говорит, загордился, зазнался… Такое заладит, что и во сне тебе не приснится! «Ты, говорит, только того и ждешь, когда соберутся в артель. Но знай, пока я жива, ни на шаг от меня не ступишь!» А я говорю: «Зачем мне от тебя уходить, что я, козла у хаджи пойду воровать, что ли?» — «А мне дела мало до этого, — отвечает она, — козла воровать у хаджи или его самого, но и не думай, близко не подпущу тебя к артельным баракам, где будут жить бабы». Вот те и на, у меня аж волосы дыбом, приревновала на старости! Говорит: «Морда быка, бодающего кучу золы, чище, чем душа задурившего мужчины!» И хоть бы соснуть на часок дома, все уши прожужжала, да еще в такую длинную зимнюю ночь… Утром встаешь — в голове гудит, качаешься на ногах, словно всю ночь на мельнице муку молол! Будь она неладна, видать, не на шутку взялась… и не приласкает, как прежде, и чаем как следует не напоит…

Все покатывались со смеху, и сам Соке смеялся над собой и говорил так громко, будто стоял на другом берегу реки:

— Эх, жизнь пошла, а! Случись какой беде, так своя собственная жена первая против тебя и пойдет, или не правда, а?

— Верно, Соке! Что там и говорить! — отозвался Иманбай. — Пока там суд да дело, а я, видать, натерплюсь горя от своей Бюбю. Раньше она меня ни в чем не попрекала, бузу пил от живота, а теперь нет: счет ведет, сколько чашек за день выпиваю.

— Ну это ты зря, Имаке! — усмехнулся Чакибаш. — Бюбю не пожалеет для тебя бузы, да только ты сам, может, в чем меру потерял?

То, что сказал Чакибаш, заставило Иманбая встрепенуться, в нем заговорило самолюбие. Он откинул пошире полы шуршащей старой шубы, заложил левую руку за спину и подался вперед, глаза его сузились, и огромный чокой из бычьей шкуры, подобно верблюжьей ступне, шлепнулся о землю.

— Ты, Чакибаш, говори, да разумей! Это почему я потерял меру? Или я для тебя джелмогуз, который проглатывает горы? С тех пор как я помню себя, у меня есть своя чашка, и выпиваю я две-три чашки бузы, ну от силы четыре, но не думай, пожалуйста, что я выпиваю целый казан… Дело не в этом, а лучше посмотрите на женщин: они совсем обезумели! «Бог знает, что нас ждет! Если соберется артель, — говорит моя Бюбю, — и все, что говорят, окажется правдой, то мы перестанем быть хозяевами даже своей бузы? Дочери твои обтрепались, сидят, словно сиротливые птенцы, или не жалко их тебе? Лучше бы сам пил бузы меньше да побольше оставлял для продажи на сторону». Вот она куда метит, будь она неладна! А я на это не согласен: если соберемся в артель, то дочерям моим и так будет все обеспечено. Кормить их будут Советы. А я где тогда найду свою бузу? Она-то будет уже не моей, а артельной! Пока я сам себе хозяин, так уж лучше досыта напьюсь бузы! Эх, чего не бывало, пей не жалей, ведь бедняку один раз наполнить брюхо, все равно что разбогатеть… А там видно будет… Да только вот жена не идет на это…

— Ты что? Смотри, как разошелся? — начал бранить его Соке. — Если Бюбю думает о дочерях, то она правильно делает, а вот ты только тем и доволен, что бузы напился… Э-э, когда же ты поймешь наконец, что жизнь не проста, это все нужды да заботы!

— Ну нет, Соке, вот скажите вы все по справедливости: ведь испортились наши женщины, правду же я говорю?..