Среди гор

Ясно было, что под скитальцем из неизвестного рода подразумевался Мендирман.

— Ну, я вам покажу, кто скиталец! — грозился он.

Мендирман все так же считал, что председательство в артели — это то же аткаминерство, та же борьба за власть.

Бюбюш однажды сказала ему:

— Аксакал, посоветовавшись с другими, можно и палец безболезненно отрезать. Вы чаще собирайтесь и больше советуйтесь с членами правления, это будет только на пользу делу…

Мендирман резко ответил:

— Это я и сам знаю! — и, выйдя из канцелярии, направился прямо домой. Тут он отругал совершенно безвинную Корголдой:

— А ну, подвинь ногу, что расселась? Кто будет править народом: я, председатель, или ты будешь править мной? Зачем мне эта дурацкая работа, если я не могу делать то, что мне вздумается?!

Если бы Мендирман прислушивался к советам других, то не делал бы в своей работе ошибок, которые многих поражали своей глупостью и дикостью. Но он был упрям, и притом Калпакбаев не утерял былой славы и могущества в его скудном воображении. Он даже искренне жалел его: «Эх, не сыскать теперь такого джигита, как Калпакбаев! Он дела разрешал так же быстро и смело, как острый топорик рубит лозняк. Он был не дурак, он не переживал ничего за какой-то завтрашний сатсиал, как это делает Термечиков, а уже сегодня жил на широкую ногу. Эх, вот был молодец! А щедрости его границ не было: сколько жеребят, сколько кобыл велел он зарезать, сколько бузы мы выпили! Если бы он сейчас был здесь, разве посмела бы учить меня эта глупая баба, Бюбюш? Тоже мне учитель!.. Плевал я…»

В тот самый момент, когда Мендирман дошел до этой глубокой мысли, в дверях появился взбешенный Шарше — на собрании его крепко пробрали.

— Большие рода выживают нас! — с обидой и возмущением пожаловался он брату. — Им завидно, что нас, Кушчу, только две семьи в аиле, а правим мы: один из нас — председатель артели, второй — батрачком… Эта самая Бюбюш говорит мне: «Ты зазнался, ты оторвался от народа!» Это мне-то, батрачкому! Проучилась бабенка шесть месяцев на курсах и уже хвост поднимает, поучать вздумала. Да еще такое говорит: «Это ты так ведешь себя, что народ боится вступать в артель! Ты, говорит, вредишь не меньше, чем баи и кулаки…»

На низком лбу Мендирмана высыпали красные пятна, редкие усы ощетинились, глаза по-кошачьи зазеленели от злобы.

— Вот как! Это что же такого мы сделали? Ясно, просто хотят оклеветать… Но из этого у них ничего не выйдет. Пусть болтают! Слава богу, нас поставили на высокие должности не они, куцеполые активисты аила, а советская власть… Сам товарищ Калпакбаев!

Тут он осекся, вспомнив о бесславном изгнании Калпакбаева, и со страху зашептал про себя молитву. Теперь он уже заговорил по-другому. Растерянно глянув на Корголдой, которая помешивала бузу, и на Шарше, он сказал:

— Ни черта нам не будет, бояться нечего. Мы достигли такого высокого положения благодаря своей бедняцкой судьбе, благодаря тому, что нас две семьи… Пусть попробуют только тронуть… Вслед за Калпакбаевым я тоже подамся прямо в Москву!

Взбодрившийся Шарше поддержал брата, небрежно махнув рукой:

— «Ты, говорят мне, перегибщик, закадычный друг Калпакбаева!» Подумаешь!

— А сами они не были друзьями Калпакбаева?

— А ну их! «Выговор, говорят, дадим!»

— Выговор? Это еще что за слово такое? — удивился Мендирман.

Шарше махнул рукой.

— Это наказание такое.

Мендирман поднялся, отряхивая одежду.

— А ты не бери, на кой черт нужен тебе их выговор… Какое они имеют право наказывать тебя за то, что ты, жизни своей не щадя, борешься с баями и манапами? Если что, жалуйся прямо в Москву!

Стараясь быть грозным, Мендирман никому не давал спуску. Даже собственная жена, которая благоговейно исполняла все его желания, и та стала неугодна. Он придирался к каждой мелочи. Если она подавала ему бузу, то Мендирман тут же находил причину придраться.

— Ты что! — с издевкой нападал он на нее. — Это почему у тебя глаза припухли, а? Может, ты начала нос задирать, что стала женой председателя? Так учти, брось задаваться. Зазнайство жены никогда не приводит мужа к добру! Не буду я пить твою бузу! Возьми ее!

Бедняжка Корголдой щупала глаза, которые действительно могли и припухнуть, и простодушно уговаривала мужа:

— Не говори так, отец дочери! Грех будет отталкивать богом посланную пищу. Лучше ты выпей! Как говорят, съешь одно зернышко пшеницы и осилишь гору, так и ты, выпей, все сытней будет, а то ведь сегодня вам на пахоту, сам говорил, что активисты потребовали начать пахоту. Да еще говорил, что надо собирать по аилу плуги, тягло, сбрую. Вот и выпей, а то до вечера не придется тебе и присесть.

Ух, как тогда разгневался председатель.

— Дура ты, разве же я сам должен бродить по улицам и собирать все это барахло? А на что бригадиры, а на что комсомольцы? Здорово думаешь ты своей головой! Они будут собирать, а я должен только командовать над ними. Очень мне надо ходить по дворам и ругаться с бабьем!

— Да кто его знает! Раз тебе это было поручено, то я и думала, что ты сам будешь делать…