Среди гор

Ущербный месяц поднялся над горами, но свет его был тусклым. Тихо, спокойно было на земле. Только не умолкала в лощине река. И днем и ночью она шумно катилась по камням. Курман быстро проехал вдоль косогора, переправился через брод. Вскоре он был уже перед дверями Мурата. Сонно шелестела распустившаяся листва тополей, насаженных вокруг двора, матово белел тес на крыше добротного дома, смутно посвечивали чистые стекла окон. Было так тихо, что собака даже не залаяла, только слышно было в приоткрытой двери сарая сытное посапывание вола. Курман бесшумно слез с лошади, привязал ее к колу и неслышно подкрался к дверям. В доме все спали. Курман, осматриваясь в сумраке комнаты, проник за занавеску, где спал хозяин, и осторожно разбудил его:

— Мурат, Мурат!

Тот не просыпался.

— Проснись, Мурат, дело есть!

— Ой, кто ты? — испуганно прошептал Мурат.

— Да я… не бойся… Дело есть, поднимись…

— Да что такое, что ты вздумал прийти ночью?

— Я с Саадатом встретился… Ты оденься да выходи во двор, я буду ждать.

Курман вышел из дома. Неподалеку лежал огромный, похожий на верблюда камень. Курман присел с краю. Вскоре вышел и Мурат. Накинув на плечи чапан, он подошел сонной, вялой походкой.

В тот раз, когда Мурат случайно натолкнулся на Сапарбая и имел с ним разговор, он решил оставаться в аиле и ждать, что будет. «Куда народ, туда и я», — думал он. Саадат попытался вызвать его обратно в горы, но Мурат не желал и слушать об этом. Это очень задело самолюбие Саадата. «Недостойный слюнтяй! — говорил он о нем. — Нашел, кому верить, дурак, — Сапарбаю. Ишь ты, значит, тот предложил мне мирно вернуться в аил… Жди, рабское отродье, так я и приду кланяться тебе с повинной. Нет уж, пока над головой моей горит дух предков, мне тоже будет счастье и удача. Будет и у нас праздник. Пока не отомщу я им, мне нет возврата в аил. А Мурат — настоящий дурак, он ничего не понимает. Неужели он не догадывается, что Шарше зарится на его дом и двор и поэтому крутит все, подбирается к чужому добру. Откуда ему знать об этом, земляному жуку! Дальше своего двора он ничего не видит. Нет, не потомок он славного Батыра. Он недостоин таких предков. Ничего, он вспомнит обо мне, когда Шарше завладеет его домом, а самого с семьей погонит в ссылку. Да только поздно будет уже, пусть не обращается тогда ко мне. Иди, передай ему дословно все, что я сказал. Пусть одумается!»

Эти слова Саадата передал Мурату прошлой ночью Заманбек. Весь день Мурат ходил понурый, работа валилась из рук, он почти ничего не сделал за день, но устал смертельно. Вечером он лег и сразу уснул тяжелым, мучительным сном.

Сейчас Мурат подошел к Курману и со страхом спросил его:

— Так это ты, Курман? Что случилось, что не спишь по ночам? О аллах, что за жизнь началась, ночи спокойно не поспишь.

— Да не нойте, я с Саадатом разговаривал.

— Да ну его, Саадата, и других вместе с ним.

— Ну-у, не к чему это. Я разговаривал с ним с глазу на глаз. Твой младший брат бежал из подвала не затем, чтобы спасти свою шкуру, а чтобы защитить своих близких, таких, как ты. Я в этом убедился сегодня. Он говорит, что свою голову всегда унесет, а его цель — не дать нас в обиду обнаглевшим активистам.

— Как это он может сделать, если сам не лучше вора, в бегах да в горах? — мрачно буркнул Мурат.

Курман примолк, вслушиваясь в приглушенный рокот реки внизу, и потом сказал:

— Ну, в общем, я передаю тебе то, что говорил твой младший брат. Слушай: он сказал, если ты думаешь остаться хозяином своего дома и добра, нажитого праведным трудом, то, если уж не хочешь присоединиться к нему, войди хоть в доверие к активистам, иначе тебе самому будет худо. Пусть, говорит, не пожалеет одного ягненка. Пусть он пригласит к себе Сапарбая и Шарше. Может быть, ему удастся этим отделаться от налога. Но это еще не все. Он не должен, говорит, заботиться только о себе. Пусть подумает и о других близких родичах, которым приходится сейчас туго от активистов. Но если и тогда голодранцы не оставят народ в покое, то, говорит, разговор будет с ними другой. Ничто их не спасет, говорит, от моей кары, убью одного, другого, а сам подамся за перевал. Но и тогда уйду не один, поведу за собой всех, кто за меня. Вот так говорил Саадат.

Мурат со страхом промолвил:

— Тогда, выходит, что народ пострадает, а?

— Ну вот в том-то и дело. А он беспокоится о народе. Поэтому он предлагает, чтобы ты умаслил активистов, может, тогда они подобреют и оставят всех нас в покое.

Мурат ничего не сказал. Но, видя, что он и не отказывается, Курман проговорил таким тоном, будто все уже было решено:

— Значит, все. Думать долго нечего. Я тоже сперва был против этого, но ничего другого сейчас не придумаешь. Твой младший брат сказал: если, говорит, он считает меня братом, то пусть выполнит мой наказ. Значит, я ему передам, что все будет сделано?