Среди красных вождей том 1

note 274Мы ни до чего не могли договориться, и Горький, сказав мне, что поговорит еще с "Ильичем", ибо последний одобрил совсем другие условия, "чуждые всяких этих бюрократических требований", ушел вместе с Гржебиным и больше я их никогда не видал. Я узнал лишь, что они пожаловались на меня Ленину, ко­торый по принципу «быть по сему!» велел выдать им десять миллионов царских рублей без «всяких этих бюрократических» формальностей за счет совнаркома… А спустя еще некоторое время я узнал, что Гржебин и Тихонов были арестованы не то до перехода в Финляндию, не то по возвращении из нее… И затем это дело во всем его объеме вышло из поля моего зрения и чем оно окончилось, я не знаю…

Как видит читатель из изложенного, мне в мо­ей контрабандной деятельности приходилось бороться с людьми, стремившимися использовать протекцию, забегав­шими к сильным советского мира и в конце концов, не мытьем, так катаньем добивавшимися своего, поми­мо меня… Вообще протекция царила и царит в советском строе не меньше, чем и во времена отжившего ре­жима… пожалуй, даже больше, ибо она стала как то шире, откровеннее, циничнее…

В свое время советское правительство национализировало такие товары, как ношенное платье, меховые ве­щи, драгоценности (драгоценные камни, ювелирные изделия и пр.). Но сперва о платьях и меховых изделиях. Все это реквизировалось организованно и неорганизован­но в государственный фонд. И в данном случае царил полнейший хаос, как в деле хранения этих товаров, так и особенно в расходовании их: здесь все было на почве протекций и взяточничества. Вступив в управление комиссариатом, я, исходя из того положения, note 275что все эти предметы — я говорю о наиболее ценных — представляют собою обменный фонд для внешней торговли (когда откроются границы), сделал попытку урегулировать дело расходования их. По соглашению с другими заинтересованными ведомствами мною был установлен лимит, выше которого товары должны были включаться в обменный фонд. Таким лимитом была установлена сумма в десять тысяч рублей. До нее скла­ды имели право отпускать товары без моего вмешатель­ства. Для приобретения же пальто или шубы и вообще меховых изделий, стоивших выше этой суммы, требовалось особое разрешение наркомвнешторга. Само собою, при низкой покупательной способности рубля (напомню, что он все время прогрессивно падал) предметы, стоившие ниже десяти тысяч, считались обыденными, в обменный фонд не включались и являлись предметами широкого потребления.

Я давал разрешение на приобретение шуб и пр., стоивших выше десяти тысяч рублей, лишь по представлении мне доказательств, что данное лицо по долгу служ­бы нуждается в более теплой одежде, как например, лица медицинского персонала, командируемые на эпидемии, разные товарищи, отправляющиеся на лесозаготовки, служебные разъезды и пр. Однако, ошибочно было бы ду­мать, что лица, имевшие действительно право на приобретение шубы и добившиеся, наконец, всех необходимых удостоверений и разрешений, беспрепятственно получали эту шубу. Нет, они находились еще в зависимости от полного произвола заведовавших меховыми складами. Я знаю не один случай, когда эти заведующие по собствен­ному почину устраивали форменные обыски на квартирах несчастных аспирантов на шубу, чтобы удостове­риться, якобы, в том, что у этого аспиранта note 276действительно нет где-нибудь припрятанной шубы. А во время этих обысков производились новые реквизиции, следо­вали доносы и угрожала ЧК…

Конечно, бывало немало и злоупотреблений, вроде того, что какая-нибудь приятельница какого-нибудь комис­сара ("содком"), желая щегольнуть роскошным палантином или шубой, заручалась у своего покровителя удостоверением, что командирована по таким то делам и нуждается в теплой шубе стоимостью в 25-30 тысяч рублей… Зная, что это неправда, я не имел формальных оснований отказывать и должен был давать разрешение. Чтобы дать представление читателю о тех проделках, к которым прибегали при этом случае, расскажу об одном эпизоде, хотя и мелком, но очень характерном.

Секретарь входит ко мне и с перепуганным лицом (а был он духовного звания, почему и трепетал вечно) докладывает, что меня желает видеть по "эк­стренному" и весьма спешному делу сотрудник ВЧК-и, что он не может ждать очереди, так как у него поручение от самого Дзержинского.

— А много народу в приемной? — спросил я.

— Двадцать семь человек, — взглянув в листок с записями ждущих, ответил секретарь. — Про­стите, Георгий Александрович, он очень настаивает, говорит, что не может ждать очереди… разрешите впустить его вне очереди… кто его знает, что у него…

— Ну, ладно, пускай войдет…

И ко мне с развязным видом вошел "чекист". Это был молодой человек, лет двадцати, в кожаном костюме, ставшем формой чекистов, в брюках "га­лифе", обутый в высокие на шнурах сапоги и с бол­тавшимся у пояса маузером в футляре.