Среди красных вождей том 1

Но, конечно, это мешало жить и работать. Отнимало много крови и времени. Но я был уже зрелым человеком, знал жизнь и не мог, конечно, не видеть и не сознавать что во всем этом, т. е., в дрязгах и интригах и note 107вообще во всем поведении личного секретаря и находившегося под ее влиянием Иоффе и других сотрудников было, в сущности, много высоко комического. Но пош­лость всегда остается пошлостью, как бы ни философ­ствовать на эту тему. И вот, эта то пошлость, дававшая тон всему, пошлость, покрывавшая своим грязным налетом всю жизнь посольства, представляла собой глубо­кое болото, в котором нередко казалось мне, вот-вот, я захлебнусь… И было так трудно делать вид, что я не замечаю ее, и внешне ничем не реагировать на все эти мелочи, на все выходки, которыми меня старались донять. Но я сдерживался, молчал и лишь в разговорах с моим старым другом

В. Р. Меньжинским, также видевшим многое в высоко комическом духе, порой отливал свое возмущение и черпал бодрость…

Но это было еще с полгоря, все то, что было на­правлено лично против меня. Было многое гораздо хуже. В своем пошлом обывательском ослеплении, смешивая все понятия и уже совершенно не отделяя личного от общественного, исключительно думая о себе и о сво­ем маленьком "я", эта публика просто мешала мне ра­ботать, противодействуя всему, что исходило от меня… И тут, конечно, я не мог оставаться спокойным наблюдателем жизни со всеми ее проявлениями, но в интересах моего служения должен был бороться, т. е., при­нимать известное участие в склоке, как это было, например, ну, хотя бы в вопросе о назначении меня в Гамбург консулом.

Не мог я, разумеется, оставлять без внимания те случаи — а их было миллион, — когда в посольстве творилось что-нибудь явно направленное в ущерб делу. Напомню хотя бы о том, как все, кому было не лень, тратили деньги из государственной казны, на note 108которую, повторяю, вся эта публика даже до образованного, но слабохарактерного Иоффе включительно, смотрела, как на свою собственность, которой можно располагать по своему усмотрению…

Упомяну также и о том, о чем я не говорил или очень мало говорил до сих пор, а именно, об неудержимом обжорстве моих со­трудников. Явившись по своему положению "нуворишами", дорвавшись до момента, когда они получили возмож­ность, никем и ничем несдерживаемые, "лопать" (да простит мне читатель это совсем нелитературное выражение) сколько угодно и что угодно, и даже как угод­но, они не стеснялись и форменным образом обжира­лись. И, помимо того, что приобреталось за большие день­ги в Берлине, из голодной, уже истощенной России по­стоянно доставлялись дипломатическими курьерами раз­ные pyccкие деликатесы, как икра, балык, колбасы, масло, окорока, консервы… Как ни пошла борьба в этом направлении как ни унижает она человека, но я не мог и здесь не положить предела аппетитам сотруд­ников… И, конечно, это вызвало еще большее озлобление против меня и часто нарушение тех или иных введенных мною ограничительных норм. Упомяну вновь о низшем персонале, состоявшем из немецких граждан, главным образом, спартаковцев, которые, видя, как обжорствуют "господа" и считая себя равными с ними, следовали их примеру… Этот низший персонал, пользуясь внутри посольства неограниченной свободой, вечно устраивал какие то собрания, тратя на них слу­жебные часы и вырабатывая на них какие то новые требования и протесты… Были, например, протесты по по­воду того, что в столовую служащих на десерт пода­вался компот, а им просто сырые фрукты… И здесь шли склоки и дрязги, в которых мне приходилось note 109вечно разбираться и по поводу которых мне приходилось держать ответ перед уполномоченными партии… Но были обстоятельства еще серьезнее.

Выше я говорил, что посольство было окружено целой сетью посторонних ему лиц. Тут были пред­ставители разных партий, а также и просто — иногда прикрытых партийной принадлежностью — охочие люди, стремившиеся использовать момент и урвать там, где, как они видели, плохо лежит. Эти последние выступа­ли в виде разного рода посредников, говорили о своем влиянии в тех или иных политических партиях, на тех или иных политических деятелей, обещали устроить то или иное дело в интересах России… По заведенному еще до моего прибытия в Берлин порядку, вся эта пестрая публика вела свои переговоры непосред­ственно с Иоффе или личным секретарем посла…

И народные деньги таяли и тратились зря, обога­щая этих людей.

Я упомянул об одном из них, которого мне вместе с Меньжинским удалось обезвредить, именно, о Парвусе. Но устранение его вызвало, как я упомя­нул, много личного озлобления против меня…