Среди лесов

Двадцать с лишним лет назад в деревне Коташиха, в сорока километрах от районного центра, вспыхнул пожар. Загорелось правление колхоза, бывший дом кулака Обухова. Паникратов, в то время двадцатилетний парень, бросился к конюшне, отвязал лошадь и, как был, босой, в исподней рубахе, поскакал в Кузовки. За деревней кто-то по нему выстрелил, но промахнулся… В Кузовках, в райкоме комсомола, Федора встретил дежурный — круглоголовый, с торчащими ушами паренек Илья Воробьев. С этого и началось их знакомство.

Илья Воробьев во многом помог тому, чтобы Паникратова отправили на курсы трактористов. Потом жизнь их развела. У Паникратова путь шел через мастерские МТС до кабинета первого секретаря райкома, у Воробьева — через комсомольскую работу до заведования отделом обкома партии. Встречались они не часто, но когда встречались, не могли не вспомнить прошлого и относились друг к другу не как обычные знакомые.

Еще во время войны они однажды разошлись во взглядах. Паникратов поставил вопрос об исключении из партии Матвея Чугункова. В обкоме против исключения выступил Воробьев. «Надо воспитывать, — говорил он, — раскрыть глаза на ошибки, а тут — исключение, высшая мера наказания; Паникратов перегибает!» Но бюро рассудило иначе: Паникратов прав — идет война, стране нужен хлеб, а коммунист и председатель колхоза Чугунков задерживает хлеб, — это недопустимо!

В коридоре обкома, один на один, Паникратов полушутя-полусерьезно сказал тогда Воробьеву:

— Умная у тебя голова, Илья, да душа кисельная — мягковат.

Воробьев это принял всерьез, но не рассердился, а ответил:

— Может быть, ты и прав… — и, подумав, добавил: — До времени.

Но как будет действовать теперь Илья Воробьев? В прошлом году район провалил уборочную, часть хлеба ушла под снег. А в нынешнем — под снег ушло восемьсот гектаров! Один год не убрали — это еще могут простить: мол, не рассчитали, ошиблись, но если такая же ошибка и во второй год — не ждать же, когда повторится в третий раз! Да тут еще Паникратов настаивал на исключении Трубецкого. Это ли не доказательство, что Паникратов работает смаху, что нет у него гибкости?..

И все же они — друзья… Кто-кто, а уж Илья не станет сомневаться, что Федор для партии все отдаст.

Когда Паникратов спускался по лестнице навстречу Воробьеву, он не знал — приехал ли его защитник, или обвинитель…

25

Василий Роднев не догадывался о том, какой интерес вызвала в обкоме дружба колхоза имени Степана Разина с чапаевцами.

В области сорок два сельскохозяйственных района, и во всех районах одно явление — пестрота колхозов! Рядом с колхозами-миллионерами, которые строят электростанции, проводят водопроводы, воздвигают целые животноводческие городки, бок о бок стоят колхозы, где крыши хозяйственных построек рушатся от ветхости, где только особо урожайный год, год-удача мог дать полновесный трудодень, где многие стремятся уехать из колхоза — кто в город на производство, кто поближе к райцентру, на промкомбинат.

В каждом районе имелись свои чапаевцы и свои разницы, всюду они могли бы помогать опытом друг другу.

Воробьев приехал в Кузовки на несколько дней раньше конференции, чтобы на месте приглядеться к Родневу, обо всем поговорить с ним.

На другой день после приезда он попросил:

— Нам надо, товарищ Роднев, съездить вместе в колхоз имени Разина.

— Там пока что смотреть нечего, — возразил Роднев. — Самый средний колхоз.

— Но обещает быть хорошим, и скоро…

— Не скоро, но годика через два поднимется.

— Вот в этом-то я и хочу убедиться.

И Василий повез Воробьева в Лобовище, но попросил сделать крюк и заглянуть сначала в «Дружные всходы».

Их машина, не заезжая в деревню, свернула к конюшне и остановилась среди занесенных снегом тележных передков и торчащих оглоблей. Из-за ледяного нароста на пороге двери конюшни плотно не прикрывались. Внутри было почти так же холодно, как и на воле, только воздух другой — тяжелый, удушливый. По обе стороны прохода торчали угловатые, лохматые, посеребренные инеем лошадиные крупы. Воробьев шел молча. Несколько раз снимал очки и, крепко сжав губы, протирал стекла перчаткой.

Дежурный конюх, громадный костлявый дядька, настолько оторопел перед нездешним, не районным начальством, свалившимся как снег на голову, что на все замечания и вопросы отвечал, напряженно уставившись в валенки:

— Я тут за Кузьму Пенкина дежурю. Кузьма-то баньку продает, в село уехал.

Когда они садились в машину, Роднев сказал:

— Вот так было и у разинцев год назад.

Вместо ответа Воробьев с шумом захлопнул дверцу машины и бросил шоферу:

— Поехали.

Дорогу обступили утонувшие по самую шею в пухлых сугробах молодые сосенки. Неожиданно сквозь сосенки, подняв искрящееся облако, прорвался и загородил дорогу всадник, в большой меховой шапке, весь вместе с конем осыпанный снегом, ни дать ни взять — былинный Соловей-разбойник. Воробьев сам тотчас признал его:

— Трубецкой! Остановимся-ка.

Трубецкой легко соскочил с седла, в знак приветствия тронул рукавицей шапку и спросил с насмешкой: