Среди лесов

Те же березы, та же школа, но теперь бросают шапки другие ребята, другие ученики сидят за партами, другие учителя приходят к ним на уроки. И не слышно там голоса Митрофана Алексеевича. Он преподавал математику, а увлекался сам астрономией… Роднев, его ученик, и сейчас больше всяких увлекательных книг любит читать о звездах, планетах. Было праздником для ребят, когда Митрофан Алексеевич начинал рассказывать о какой-нибудь безвестной звездочке из созвездия «Золотой рыбки»… Школьники забывали все на свете, слушая о звезде, которая — встань на место солнца — выжгла бы жизнь на земле, океаны превратила бы в пар, а тот человек, который бы хоть мельком смог взглянуть на белую стену, освещенную этой звездой, навсегда бы ослеп. В такое время звонок на перемену звучит как наказание. Митрофан Алексеевич сдерживает улыбку, видя досаду на ребячьих лицах. Он-то понимает: его слова — не простые слова, они имеют силу заговора, самые неусидчивые, беспокойные готовы, как прикованные к партам, сидеть и слушать весь день. Как сейчас, видит его Василий — ходит по классу маленький, худенький ворожей с тихим, глуховатым голосом.

Как-то раз, когда Роднев учился в седьмом классе, по школе разнеслась весть: будет лыжная вылазка на Татарское Лбище. Дал согласие идти и Митрофан Алексеевич. Вся школа встала на лыжи. Для Василия вылазка была интересна вдвойне: во-первых, Митрофан Алексеевич; во-вторых, там, конечно, будет и Машутка Макарова, самая бойкая из девчат, всегда сверкавшая белозубой улыбкой. Колючая девчонка, задиристая, обидишь — мало что накричит, не постесняется, оттаскает за волосы. Но скучной казалась жизнь, когда долго не видел ее Василий.

Митрофан Алексеевич, одетый в негнущееся — колоколом — ватное пальто, беспомощный на лыжах, но веселый, покрикивавший на расшалившихся ребят голосом молодого петуха, стал между Пашкой Ярцевым и Иваном Щегловым. Оба они, великовозрастные семиклассники — и ростом повыше учителя и в плечах шире, — по собственному желанию стали телохранителями Митрофана Алексеевича.

Машутка одета в черный полушубок, на руках — грубой вязки еще новые, не обмятые красные рукавицы. На лыжах она бегала лучше многих ребят и вырвалась далеко вперед. Василий бросился за ней. Он хотел догнать, опрокинуть в снег, а там — завяжется веселая кутерьма, до которой большая охотница Маша Макарова. Но Василия обогнал Евлампий Подьяков, в кубанке, лихо посаженной на одно ухо, в тесноватом пиджачке, — между короткими рукавами и шерстяными перчатками виднелись покрасневшие на морозе руки. Он двумя рывками обошел Василия, налетел на Машутку и кувырнул ее в сугроб. Та взвизгнула, забарахталась, поднялась вся в снегу и бросилась за Евлампием.

— Ужо я тебе, горячий! Выкупаю в сугробе — охолонешь!

И окружавший мир вдруг потускнел перед Василием, стал скучным, серым.

Чем больше слышалось вокруг него смеху, тем тоскливее становилось на душе. Он, сердито втыкая в снег палки, нехотя шел вперед.

Поднялись на высокую гору — Татарское Лбище. С нее видно километров на десять кругом: седые от снега леса, белые просторы полей, черные кучки домов — деревни. Склон, поросший кое-где молодым ельничком вперемежку с ольхой и березнячком, сбегал к берегу Важенки. Здесь никто из ребят не осмеливался спускаться на лыжах — кинет под берег на наледи, можно разбиться насмерть. Но есть и другой склон — по нему, мягкому, как постель, несет тебя на лыжах неторопливо, долго — под самую деревню Лобовище, что стоит чуть ли не в трех километрах от горы. Ради этого удовольствия и взобрались сюда школьники.

Подошел Митрофан Алексеевич со своей свитой. Павел и Иван с усердием выполняли обязанности телохранителей:

— Митрофан Алексеевич, осторожнее — тут кочка…

— Митрофан Алексеевич, ставьте лыжу, как я ставлю…

— Митрофан Алексеевич, протяните мне палку, я вас вытащу, — и дюжий Иван Щеглов тащит вверх на палке раскрасневшегося учителя.

Несмотря на их старания, по пальто Митрофана Алексеевича было видно, что он не раз основательно садился в сугробы.

Евлампий и Маша стояли рядом. Из-под белого пухового платка горели Машины щеки; ее глаза счастливо блестели.

Василия вдруг охватило желание доказать, что Маша не замечает около себя необыкновенного человека. «Эх, что будет!..» Он приналег на палки и толкнул лыжи на крутой спуск к Важенке. Зашуршал снег, резко ударил в лицо ветер. Ветер ли обманчиво прошумел в ушах, или же на самом деле так было, но ему почудилось за спиной испуганное:

— Вась!

Но некогда было гадать. Спокойная раньше земля понеслась, закружилась… Не хватало воздуха. Маленькие елочки впереди вырастали прямо из-под снега, надвигались со страшной быстротой, увеличивались и со свистом проносились мимо. Ветер рвал полы тужурки. Ровная гладь реки разворачивалась, яснее выделялись зеленоватые разводья наледей. «Вправо! А там с берега — на косу».

Чем бы это кончилось, неизвестно, если б не подвернулся занесенный куст вересняка. Снег обвалился под лыжами, и Василий почувствовал, как его легко подняло в воздух.