Среди людей

От шума, мгновенно возникшего за ужином, от какого-то ритма, к которому Николай Иванович не привык, ему стало весело и захотелось тоже громко, перебивая всех, разговаривать, размахивать руками и смеяться. Здесь сидели люди с установившимися с детства отношениями, знающие друг о друге много милых подробностей, и Коташев старался попасть в тон этих отношений. Немножко мешала соседка справа — девушка в очках, — она уже несколько раз заговаривала с ним об антибиотиках, а ему было неинтересно говорить сейчас об антибиотиках.

Слева мелькали Анины голые руки: она угощала гостей и тянулась то за ветчиной, то за салатом. Каждый раз, когда она наклонялась в сторону Коташева, он видел ее круглую, гладкую шею золотистого цвета и чувствовал своим плечом, как Аня приподымается на стуле и снова садится. Он чокался с ней, трепетно всматриваясь в ее счастливые глаза, в которых что-то переливалось и сверкало.

Она сказала ему уже два раза подряд!

— Я ужасно рада, что вы пришли!

Произносились тосты: за школу, в которой все эти молодые люди недавно учились, за какую-то учительницу Марию Львовну, за пионерский отряд; горняк Севастьянов постучал вилкой по тарелке, встал и, перекрывая шум, басом сказал, что хочет поднять бокал за то, что он в шестом классе был по уши влюблен в Аню. Аня весело захлопала в ладоши и, смеясь, закричала:

— А я знала, я знала, что ты был в меня влюблен!

Коташеву тоже захотелось сказать какой-нибудь тост, но на ум приходили все не те мысли: то ли надо было выпить за науку, то ли за молодость. Он уже видел себя с поднятым бокалом в руке, произносящим особенные слова, обращенные к сердцам юношей и девушек, видел глаза Ани, полные одобрения, но до него донеслась вдруг фраза, сказанная молодым человеком, сидящим по другую сторону девушки в очках!

— Кто этот дядька, рядом с тобой?

— Врач. Он увивался за Анькой на курорте.

Коташев поежился: ему стало на мгновение тошно оттого, что его отношение к Ане можно было так нелепо сформулировать. Он быстро посмотрел на Аню, боясь, что она могла услышать это и оскорбиться. Нет, кажется, она по-прежнему весела…

«Ну и что ж? — подумал Николай Иванович. — Неважно, как называются человеческие отношения, важно, какие они на самом деле…»

После ужина быстро вынесли столы в соседнюю комнату, начались танцы. Коташев сел в кресло в углу. По комнате кружилось Анино голубое платье; иногда он видел ее ноги на высоких каблуках. Он не любил эту танцевальную бессмысленную музыку, но сейчас она соединялась с голубым платьем, с открытой Аниной шеей, с тем, что, проносясь мимо Коташева, Аня улыбалась ему, — и от всего этого пустая музыка возвышалась, приобретала сокровенный смысл. От выпитого вина немного кружилась голова; все, о чем он думал сейчас, было легким и бесшабашным.

«Трын-трава!» — подумал он без всякой связи и даже неизвестно о чем.

«Трын-трава!» — думал он с удальством и жалостливо смотрел на девушку в очках, которую никто не приглашал танцевать; Николай Иванович забыл, что и сам-то неподвижно сидит в углу в кресле. Глядя на Аню, Коташев радовался, словно это он плясал с ней. Ей был к лицу и суровый горняк, и молоденький лейтенант, очевидно только что выпущенный из училища: на нем скрипело новенькое обмундирование. Николай Иванович гордился тем, что ее обнимают, что она чему-то весело смеется, что она поблизости существует. Он хмелел от музыки и шарканья ног, ему все было нипочем. Если б можно было сейчас поймать на мгновение край ее голубого платья и прижать его к губам, он сделал бы это с восторгом. Ощущение такого богатства заполняло его душу, что самые обычные вещи — двери, окна, шкаф — он видел сейчас с необыкновенной яркостью, а все, что было за стенами этой комнаты, представлялось ему нищим и убогим.

А Кате — так звали медичку — стало жаль Коташева, отброшенного танцами в угол; она подошла к нему и села на маленькую скамеечку в нише.

— Я с восьмого класса твердо решила идти в медицинский институт, — сказала Катя, сдвигая брови. — Через два года у нас начнется специализация, и я, вероятно, остановлюсь на хирургии. Мне уже три раза удалось ассистировать на ампутации бедра.

— Это великолепно! — сказал Коташев. — Вообще все замечательно, Катюша.

— Правда? — обрадовалась она, и лицо у нее стало по-детски милое. — У меня только есть один серьезный недостаток: когда я в клинике осматриваю и выслушиваю больного, мне кажется, что он болен всеми болезнями — и в сердце у него систолический шум, и селезенка увеличена, и дыхание жесткое… Это, вероятно, потому, что у меня еще нет достаточной уверенности. А врач должен твердо знать…

— Ничего мы, Катенька, твердо не знаем, — восторженно сказал Николай Иванович. — Твердо знают только невежды…

— Но как же вы тогда оперируете? — возмущенно спросила она.

— А вот так и оперирую, — задорно и весело ответил Коташев. — Каждый раз как будто в первый раз. Это вообще чудесное ощущение — делать все так, как будто впервые!..

Мимо них, кружась, пронеслась Аня. Коташеву почудилось, что она летит; и на лету она крикнула ему: