Среди обманутых и обманувшихся

В. В. Розанов Среди обманутых и обманувшихся

Ты должен, он должен, я не должен; они должны, вы должны, мы не должны.

Особенное спряжение

Вопрос о браке есть по преимуществу исторический.

Проф. Л. Писарев

Вопрос о браке есть по преимуществу практический.

— Вы играете пики, ваше превосходительство?

— Пики и бубны.

— Но, ведь, вы объявили, что масть ваша — пики, ваше превосходительство?

— Пики и бубны!

— Пас!

— Пас! } Партнеры

— Пас!

Из подслушанной игры начальника с подчиненными.

Поговорите с мачехой о падчерицах, с опекуном об опекаемых: какой приятный тон, успокоительные речи и отчет о полном благополучии. Во-первых, завещание отца сирот: так заботился о них, а вместе и так любил опекуншу! Вот его письма, пожелтевшие от времени: какой нежный тон, сколько ласки к малюткам, — и, вместе, какие страстные речи к когда-то молодой женщине, заменившей мамашу сиротам и принявшей на себя «все, все» труднейшие обязанности по их воспитанию и прокормлению! В мысли отца эта молодая женщина и те малютки никогда не разделялись. Тут, в их взаимном теперешнем соотношении, все — филантропия и все — плоть единая: ибо дети суть плоть единая с отцом, а этот отец есть плоть единая с мачехою, его женою. Нельзя было лучше устроить судьбу малюток, как основав ее на этом фундаменте «целокупной любви». Они, которые так любят завещателя, и она, которая тоже так любила завещателя, — пусть и остаются вместе, в неразрушенном организме любви. Они должны быть почтительны, послушны, не возражать, не спорить, делать — что им прикажут. Она… но ее до того любил отец этих малюток и так знал ее чудную душу, что самый вопрос о том, сухой юридический вопрос, что же именно она должна в отношении к доверенным ей малюткам, — был бы оскорбителен для ее достоинства и совершенно несовместим с величественным и важным видом, какой она теперь имеет. Ее шлейф несут лакеи. Ее голова убрана в бриллиантовую диадему. Все воздают похвалу ее богатству, знатности и особенно «благопопечительности». Состоя членом всевозможных благотворительных комитетов и высылая подачку нищим, толпящимся около ворот богатого ее дома, — уже само собою разумеется, что лучшую часть сердца своего она отдает невинным малюткам, вверенным много-много лет назад ее «благопопечению» памятным завещанием ее добрейшего супруга.

Правда, худые слухи носятся по городу, но где их не бывает! Злые языки уверяют, что дом, богатство и диадема — все на средства этих самых опекаемых сирот, денежки которых ой-ой как поубавились и даже их почти уже вовсе нет. Но это говорит какой-то бухгалтер банка, лицо невидное, нигде не бывающее, сущая чернильная душа. Бывающие в богатом доме с заднего крыльца уверяют также, что дети обедают и ужинают на кухне, вместе с прислугою, а завтрака им и вовсе не дается, под тем предлогом, что «сытое брюхо к учению глухо». Сторожа ночные, кроме того, рассказывают, что иногда, проходя дозором около богатого дома, они слышали нечеловеческие детские вопли, несшиеся из-за стены его. Кроме того, по справкам оказалось, что дети отданы в самое скверное училище, со злым начальником, невежественными учителями, с товарищами из подонков общества, и что в этом училище их не учат, а только колотят, приговаривая тоже мудрую древнюю пословицу, что «корень ученья горек, зато его плод — сладок». Но все это — слухи, разговоры. В торжественные, правда краткие, минуты парадных посещений, перед высокопоставленными гостями, «maman» выводит за ручку бледненьких мальчиков и девочек, в бархатных курточках и шелковых юбочках, и так ласково проводит мясистой, пухлой рукой по их реденьким волосам; и скажет два-три, правда — не больше, слова, и то не к ним обращенные и не о них собственно, а об том, какой у них был замечательный «рёrе», какие его заслуги, какова была его доброта и особенно как он любил эту «maman»… Затем детей опять уводят куда-то во внутренние комнаты, а растроганные слушатели-гости садятся за отлично сервированный стол, где, разумеется, ничего невозможно, кроме комплиментов в сторону уже седой и величественной «maman»…

Картина эта невольно рисовалась нам те 20–30 минут, когда мы читали тоненькую и дорогую (50 к. за 72 странички) брошюрку казанского профессора Л. Писарева о «Браке и девстве» (Казань, 1904 г.), о которой уже слышали похвалы, как о книжке необыкновенно «ясной и убедительной». «Ясно и убедительно!»… но какою ценой??! А в. от взяли за уши все больное, все страдающее — и все вон! Взяли людей, этих «людишек», — и тоже вон! Очистив комнату для рассуждений, профессор-автор уже не находит никаких препятствий для своих звуков. И… вспомнишь Майкова: