Среди обманутых и обманувшихся

Но «девство» само по себе нигде и нисколько не превознесено. Так, попадаются иногда только выражения, но нигде не канонизированные, не догматизированные. «Девство, — по выражению Григория Богослова, — есть исхождение из тела», «есть сожитие с Чистым» (с большой буквы, как собственное имя — у автора); по выражению того же учителя, оно есть «обожение человека», состояние «ангельской чистоты» не только по телу, но и по духу. По Мефодию Патарскому, «девство,????????? чрез перемену одной буквы получает название почти обожествления (курс, автора)???????: оно уподобляет Богу владеющего им и посвященного в Его нетленные тайны» (стр. 57–58). Но это — отсвет речей, это — тенденция, тонкие паутинки, вотканные в сплошной ковер похвал браку. Такой сплошной, увесистой, документальной похвалы, какая в «древней письменности» дана браку как основе общества, как «корню жизни» (замечательное выражение из отца церкви, попавшееся мне в брошюре), как первой и очевидной заповеди Божией, — этой похвалы девству не дано. Она поэтична. Она коротка. Но какой дивный тон в этих немногих словах. Наблюдайте, однако, что она против (к отрицанию) «корня жизни», «основы общества», «первой и очевидной заповеди Божией». Наблюдайте это… и вам станет несколько страшно. Я вот много лет пишу о браке и девстве: и не знаю, замечено ли читателями, что я пишу сколь смело, с одной стороны, столько же, с другой стороны, прямо с мистическим страхом к избранной теме. Тут такие бездны разверзаются… Такие новые горизонты открываются… Легко евреям: дана им заповедь: «множиться», и они множатся себе, не тужа о здешней и загробной жизни, явно обеспеченные в одной и другой (ибо ведь заповедь-то очевидна для них). Но мы, христиане? Как все темно для нас, неуверенно, сомнительно: заповедь Божия о размножении — так очевидна! а безбрачие,?????? очевидно, поставлено выше ее! Главное — обе истины так наглядны, что, не будь мы привычны к их сопоставлению, голова бы закружилась! И что поразительно: кровью никто не заплатил за стремление остаться девственником; а вот за рождение — заплатило смертью (с начала эры) не тысячи, не сотни тысяч, а уже миллионы детей, младенцев, девушек, женщин («косая-то вдова», описанная в воспоминаниях о Толстом г. Сергеенко), и ведь нельзя же сказать (как на это решается «сплошь» г. А. Дернов), что так-таки все эти миллионы — подлюги, ничего не стоящие существа, что туда им и дорога, в гроб, в прорубь, в отхожее место (детям). Ну хорошо, девушки и вдовы все сплошь «подлые». Допустим. Но дети-то ведь во всяком случае еще не «оподлились»? Отвечают: «Подлое их было рождение, без нашей власти». Вот тут заботы «татап» и выступают. Да, брак похвален, чрезвычайно, везде. Но и «паутинка» вплетена. И вот «паутинка», такая золотистая, такая поэтичная, начинает поедать «корень жизни»; а как именно — об этом документальную историю и написал г. Л. Писарев.

Крадется поэзия в сплошную и грубую похвалу. Замечательно, что в линии брака, о нем рассуждений — вовсе нет поэзии. Т. е. нет динамизма, полета, «вперед»! Похвала дана, но без движения вперед. Таких стихов, как это майковское, из того же «Приговора»:

Дело в том, что в это время
Вдруг запел в кусту сирени
Соловей пред темным замком,
Вечер празднуя весенний.
Он запел — и каждый вспомнил
Соловья такого ж точно,
Кто в Неаполе, кто в Праге,
Кто над Рейном, в час урочный,
Кто — таинственную маску,
Блеск луны и блеск залива,
Кто — трактиров швабских Гебу,
Разливательницу пива.
Словом, — всем пришли на память
Золотые сердца годы,
Золотые грезы счастья,
Золотые дни свободы.