Среди овец и козлищ

Лайза. Шейла слышала, как дочь расхаживает по кухне, потом заглядывает в гостиную и окликает ее. Шейла поднялась с пола в кладовой, но, очевидно, поспешила, потому что все так и поплыло перед глазами, и ей пришлось ухватиться за полку, чтоб не упасть.

– Я здесь! – крикнула она. – Ищу что-нибудь к чаю.

И она схватила первую попавшуюся на глаза жестянку, потом пробралась между полок к двери и ухватилась за ручку.

В кухне было как-то неприятно светло после полумрака кладовой.

– Персиковые дольки? – Лайза стояла прямо перед ней.

Шейла взглянула на жестянку.

– Ну, это на потом, – сказала она.

Лайза ответила хмурым взглядом и отвернулась. До конца разговора Шейла видела лишь спину дочери да густые пряди волос, спадающие ей на лицо, когда она нагибалась и снимала туфли.

– Я слышала о тех маленьких девчонках, – сказала Лайза, расстегивая пряжку. – Ты их спасла, мам. Ты настоящий герой. Все только об этом и говорят.

– Тупые маленькие идиотки, чего их туда понесло, ума не приложу, – откликнулась Шейла.

Она до сих пор ощущала вкус бренди во рту. В одном из кухонных ящиков лежала жвачка, но она никак не могла найти ее. Все было не на своих местах.

– Давно пора разобраться с этим типом. Ребята из школы тоже так считают. Злобный ублюдок.

– Лайза, не говори этого слова, «ублюдок». Ну, хотя бы не так часто.

– А он и есть ублюдок, – повторила Лайза. – Извращенец, вот он кто. Чертов извращенец.

Шейла развернулась, чтобы выйти в гостиную, но все еще держалась за раковину. Стены покачивались и плыли перед глазами, от яркого света стало ломить в висках.

– Лично я не понимаю, – говорила Лайза, швыряя туфли в угол, – каким чудовищем надо быть, чтобы обидеть ребенка?

– Не знаю, Лайза.

Шейла смотрела на дочь. Как же она выросла, почти совсем взрослая. Уже не та маленькая девочка, которой запрещают ругаться.

– Хотя иногда, – начала Шейла, – все кажется вовсе не таким, как есть, верно? И порой у людей просто нет выбора, я права?

– Да ничего подобного. – Впервые за все время Лайза развернулась и посмотрела на мать. – У людей всегда есть этот чертов выбор, вот так!

Шейла взглянула на свои руки. Бледные и дрожащие, почти сплошь в пигментных пятнах – признак неудавшейся жизни.

Дом номер четыре, Авеню

18 июля 1976 года

На улице стоял фургон для перевозки мебели. Мотор на дизельном топливе выкашливал черный дым из выхлопной трубы. Я слышала, что в кабине играет музыка, видела спирали сигаретного дыма, тянущиеся из открытого окна.

Пока мы спали, душная июльская ночь плавно перешла в чудесное утро, ясное и безветренное. По краям неба танцевали маленькие облачка, а где-то высоко над нашими головами выводил трели черный дрозд – так сердечно и проникновенно, что я не понимала, почему весь мир не остановился послушать его песню.

Мы с Тилли сидели на ограде возле моего дома, с шербетными леденцами и ощущением радостного предвкушения, ну, прямо как зрители в кинотеатре. Солнце грело наши босые ноги, и мы вытягивали их навстречу дню.

– Нет. – Я отгрызла кусочек лакричного леденца, и шербет начал таять на языке. – Не думаю, что еще долго.

Фургон стоял рядом с домом номер четырнадцать вот уже сорок пять минут, и все это время мама маячила в кухонном окне, делала вид, что протирает стекла.

Я спросила, не хочет ли она посидеть рядом с нами, но она ответила:

– Нет у меня времени на такие глупости, дел полно. – И продолжала притворяться.

– Как думаешь, а дети там будут? – спросила Тилли.

Я уже в четвертый раз ответила ей, что не знаю. И просто продолжала сосать леденец, постукивая пятками о камни. Миссис Дейкин загорала у себя в саду с открытыми глазами, миссис Форбс в шестой раз за последние полчаса выходила во двор к мусорному баку. Вся наша улица застыла в напряженном ожидании.

Машина прибыла то ли в 11.08, то ли в 11.09 (на моих часах отсутствует одно деление, так что точнее сказать не могу). Длинный, похожий на металлическую сигару и такой большой автомобиль, что припарковаться у дома номер четыре он смог только со второго захода. Распахнулась дверца со стороны пассажира, затем – водительская дверца, ну, а уж затем открылась дверь в задней части салона. Я так засмотрелась, что забыла вынуть леденец изо рта.

Поначалу мне показалось, что из машины вылезает нечто золотое, зеленое и сапфирово-синее. Затем я поняла, что это ткань, и не просто ткань – чьи-то одежды. И что эти многочисленные складки и драпировки обернуты вокруг самой красивой женщины, которую мне только доводилось видеть. Она улыбнулась нам и махнула рукой, и мужчина, который встал с водительского сиденья (он был одет в белую рубашку и самые обычные брюки), тоже улыбнулся и махнул нам. А потом из задней дверцы пулей вылетел маленький мальчик и принялся бегать по лужайке.

– О боже ты мой! – воскликнула Тилли. – Индийцы!

Я вынула леденец изо рта.

– Ну, скажи, разве не здорово?

Через изгородь было видно, как мусорный бак миссис Форбс опрокинулся на дорожку, а откуда-то издалека донесся звон битой посуды.