Среди свидетелей прошлого

…Перед отъездом в Россию Людовик XV удостоил д’Еона аудиенцией, обласкал, а затем вручил инструкцию: тайно собирать сведения о политическом, военном и финансовом состоянии России, ее настоящих и будущих видах на Польшу, о ее намерениях относительно Турции и Швеции, о расположении императрицы и ее министров к Франции, Англии, германским государствам, о склонности русского правительства к войне или миру, о том, преданны ли малороссийские казаки русскому правительству, о партиях внутри петербургского двора…

Кавалер повторяет наизусть всю инструкцию. В ней еще немало пунктов. Но вот беда: за два года он не сумел исчерпывающе ответить ни на один из них.

Ему, правда, удалось близко сойтись с вице-канцлером Воронцовым, да и сама императрица Елизавета благосклонно выслушивает комплименты. Но в придворных кругах живут сплетнями, слухами, интригами. И очень трудно слух отличить от правды, сплетню от подлинного факта. К тому же новый французский посол посматривает косо на пронырливого кавалера. Раз в три месяца д’Еон сообщает французскому правительству самые неблагоприятные сведения о после, в Париже доносы агента аккуратно подшивают, но не дают им ходу.

В 1756 году Россия вступила в войну с Пруссией на стороне Австрии. Австрию поддерживала и Франция. Стараниями французской дипломатии в 1757 году между Россией и версальским двором был заключен союзный договор. Французский посол поспешил отправить в Париж надоевшего ему кавалера с известием о благополучном исходе переговоров.

Д’Еон всполошился. В Париже с него потребуют не только текст союзного договора с Россией, но и отчет по той инструкции, которую он получил от короля.

В его распоряжении было мало времени, неудобство приходилось компенсировать фантазией. И она подсказала выход: написать «Завещание Петра Великого», положив в основу его ответы на вопросы инструкции. Но д’Еон торопился и впопыхах наделал много ошибок.

Ему как-то и в голову не пришло, что Петр I не знал французского языка и мог писать только по-русски, а д’Еон, «снявший точную копию», не знал русского, да ему и не было надобности его изучать, так как в тех кругах России, в которых он вращался, говорили по-французски.

Не подумал кавалер и о том, что, если бы он состоял в интимной дружбе с императрицей Елизаветой, это было бы известно ее придворным, но ни один из них не вспоминает имени кавалера. Подвел д’Еона и стиль «Завещания», его высокопарность, так характерная для французской литературы середины XVIII века и совершенно отсутствующая в деловом суховатом языке Петра I. И не знал кавалер, что в начале XVIII века в России Польшу называли Речью Посполитой и никогда не называли Пруссию и другие немецкие княжества, курфюрства, герцогства Германией. А в языке французской дипломатии это было принято. И уже совсем заврался ловкий кавалер, сочиняя пункт 14. Ну кто поверит, что Петр I может писать о русских «диких ордах»; чтобы православных, живущих в пределах Речи Посполитой, Венгрии, Турции, русский царь назвал бы «греко-восточными отщепенцами»?

Да кавалеру и не поверили, когда он по прибытии в Париж преподнес «Завещание» министру иностранных дел Франции аббату Бернесу. Министр назвал этот документ «химерой» и велел положить в архив. А кавалер горько сетовал впоследствии: «На мое открытие не было обращено серьезного внимания потому, конечно, что оно было сделано молодым человеком».

Что же, д’Еон был бы доволен, если бы знал, как «более солидные по возрасту» люди возились с сочиненной им химерой, хотя эта возня принесла им еще худшую славу, нежели та, которой добился пронырливый французский агент.

ЗАЙДЕМТЕ В АРХИВ

ЛИСТАЯ КНИГИ И ГАЗЕТЫ

укописи обладают магической силой, способностью вызывать в настоящее давно исчезнувшие образы людей; мимо этих листков проходишь, как по картинной галерее, и каждый из них по-своему трогает и захватывает».

Это слова Стефана Цвейга, вдохновенные слова об архивах.

Архив — это ли место для вдохновенных порывов? А между тем сколько писателей и поэтов, художников, режиссеров, не говоря уже об ученых-историках, побывало в архивах, чтобы не только почерпнуть из первоисточника нужные им сведения, но и в общении с документами настроиться на тот особый лад, когда человек уже не может не поделиться своим вдохновением!

Как часто говорят, пишут: «заглянем в творческую лабораторию ученого». Конечно, это выражение фигуральное. Можно заглянуть в химическую или физическую лабораторию, даже понаблюдать за тем, как в них трудятся ученые, но «творческая лаборатория» — это процесс часто, а может быть и всегда, индивидуальный, присущий только данному исследователю, и его приемы, его лаборатория становятся понятными для наблюдателей в основном, когда уже работа или завершена, или близится к завершению. Только тогда становится возможным проследить далеко не всегда прямой, а чаще очень извилистый путь поиска, найти причины неудач, обосновать успехи.