Среднерусские истории

А главное дело родителей Павлика заключалось в том, что они каждый день старались потребить как можно больше алкоголя. Не важно – какого. Любого. Пусть суррогатного. То есть паленого. Пусть вообще для употребления внутрь никак не предназначенного. А предназначенного лишь для протирки чего-нибудь грубо-механического или растворения ядовито-химического. И чтоб при этом ни в коем случае не вдыхать. По правде сказать, его-то Павликины родители в основном и потребляли, давно определившись между такими умными категориями, как качество и количество. И выбрав последнее. И даже обозначили для себя тот идеал, к которому им следует стремиться. А именно: потреблять алкоголь в неограниченном количестве. И сильно к этому идеалу приблизились, ежедневно тренируя свои организмы. Которые на самом деле достичь идеала уже были готовы. Не готова была лишь окружающая их среда, никак не желавшая предоставлять им это неограниченное количество. Что родителей Павлика, безусловно, злило. И заставляло много сил и времени нерационально тратить на поиски. Вместо того чтобы продолжать доводить свои организмы до совершенства. Вот такой получался вялотекущий диссонанс...

Пришли к своему главному делу папа и мама Павлика не сразу. Довольно долго они жили, как все. Работали, копили деньги на всякие полезные вещи, по вечерам ходили в гости или смотрели телевизор. И регулярно подумывали о том, чтоб завести ребенка. Не сразу, конечно, со временем. Но желанного, и чтобы его любить. И лучше сначала мальчика. А девочку уж потом, когда мальчик подрастет. Они ему даже имя придумали – Павлик. А девочке не придумали, решили – позже.

То есть без идеала они тогда существовали, без трудной цели, буквально, как Бог на душу положит... И могли бы еще долго так существовать, да только вот работы на всех в стране вдруг хватать перестало. А уж в городке нашем – особенно. А если кому-то и хватало, то не всем из них хотели за нее платить. А кому пока еще платили – те все равно на эти деньги прожить не могли. Хотя и жили. Но о том, чтоб родить себе ребеночка, – уже никто регулярно не думал. И нерегулярно тоже позволить думать себе могли немногие. А многие думали все больше о другом. Почему-то о собственных похоронах. Будет ли на что и как? И кто возьмется? И сколько надо оставить, чтобы прощающиеся смогли помянуть? И желательно – добрым словом. Потому что недобрым поминать им и так есть кого...

Вот и папа-мама Павлика, поочередно лишившись работы, тоже сначала о бренном задумались. О том – кто, на что и сколько? Однако быстро поняли, что ответы по крайней мере на два последних вопроса меняются очень стремительно. Просто каждый день. Причем все время в худшую сторону. Да и с ответом на первый – кто? – ясности не было. Папы у родителей Павлика по разным причинам отсутствовали. Либо сразу, либо уже. А вот мамы были, слава Богу, еще живы, но обитали в таких удаленных от городка местах, из которых ездить сюда уже никак не могли. Даже если бы год копили, отказывая себе во всем. В том числе и в еде. А других близких во всех отношениях родственников у папы-мамы Павлика не было. И некогда родные коллективы безвозвратно распались. Вместе с месткомами, способными на такое дело, как похороны, кого-нибудь сорганизовать. В общем, по всему получалось, что ответ на первый вопрос всецело зависел от ответов на два последующие. А на эти вопросы папа-мама Павлика каждый день отвечать по-новому отчаялись. Старались просто над ними не размышлять по причине полной таковых размышлений бесполезности. Хотя они и лезли в голову. И надо было как-то от них отвлекаться.

Телевизор, кстати, от них отвлекаться тогда не помогал. Напротив, лишь усугублял. То показывал усопших в разных людных местах бомжей, то нищие жилища с останками одиноких стариков, которых за полгода или год никто не хватился, и все это на фоне забастовок, голодовок и уверений всяких авторитетных сытых людей, что надеяться большинству народонаселения не на что и дальше будет только хуже. А потом телевизор и вовсе сгорел, видимо, не перенеся показываемого. Железяка, чего с нее возьмешь? Не смогла дотерпеть до близких уже времен, когда по ней вновь стали бы показывать все сугубо оптимистическое. Включая и тех же сытых авторитетов. Которые, легко сменив пластинку, уже начали бы уверенно излагать, как у нас все хорошо и прекрасно. А будет еще лучше.