Средневековая андалусская проза

Знай, что неприглядность поступков не видна тем, кто совершает их, и поэтому кажутся они вдвойне скверными людям, так не поступающим. Я говорю эти слова, не похваляясь, а следуя наставлению Аллаха, великого, славного: «Но о милости господа твоего, — вещай!» Наделил меня Аллах — велик он и славен! — верностью тем, кто связан со мной хотя бы одной встречей, и одарил меня бережностью к тому, кто встает под мою защиту, хотя бы разговаривал я с ним всего час, — и наделил в такой доле, что я благодарю и прославляю его, прося подкрепить меня и усилить во мне это свойство. Ничто так не тяготит меня, как измена, и, клянусь жизнью, никогда не позволяла мне душа и в мыслях повредить кому-нибудь, с кем была у меня малейшая связь, хотя бы и был велик грех его предо мною и многочисленны были его проступки. Меня поразило из-за этого немало бедствий, но не воздавал я за злое иначе, нежели добром, — да будет за это великая слава Аллаху!

Верностью похваляюсь я и в длинной поэме, где упомянул о превратностях, нас поразивших, и об остановках, отъездах и разъездах по странам, постигших нас. Она начинается так:

Она ушла, удалилась, она вернется едва ли,
И сразу выдали слезы все то, что ребра скрывали.

Как сердце в груди устало, и как измучено тело!

Тебе не спастись, не скрыться от вездесущей печали.

И в доме гостеприимном ты ложа не согреваешь;

Покоя ты не находишь, куда бы тебя ни звали.

Как будто облако в небе, ты мчишься неудержимо,

Гонимый ветром жестоким в чужие грозные дали.

Как будто ты вера в Бога, которую нечестивец

Отверг, потому что бредни в душе восторжествовали.

Что, если звездой во мраке к беззвучному окоему

Ты мчишься, дабы другие в покое век вековали?

На милость и на жестокость ответишь судьбе слезами,

Которые проливаться с тех пор не переставали.

Верностью также похваляюсь я в длинной моей поэме, которую я приведу целиком[47], хотя большая часть ее не относится к предмету книги. И было причиной произнесения ее то, что некоторые мои противники подавились из-за меня и злобно упрекали меня в лицо, забрасывая меня камнями за то, что я поддерживаю своими доказательствами ложное, — они были бессильны возразить на то, что я сказал, поддерживая истину и людей ее, и завидовали мне. И я сказал свою поэму, обращаясь в ней к одному из друзей моих, человеку с умом. Вот стих из нее:

Попробуй возьми ты меня, как взял бы ты жезл Моисея[48]

,И можешь без страха потом ловить ядовитого змея.

Кричат они о чудесах, со мною расставшись надолго;

Зовут кровожадного льва, со львом повстречаться не смея.

Иные в безумье своем надеются так на имама,

Что ждут своего торжества, успеха ни в чем не имея.

Когда бы проникла в сердца моя непреклонная стойкость,

Кумиров не стали бы чтить, от благоговенья немея.

Частице иной никогда с глаголами не сочетаться;

Так низость со мной сочетать — пустая, поверьте, затея.

Идет он по мысли моей, как жила по бренному телу;

И, значит, вольно простаку считать меня за чародея.

Находят порой без труда следы муравьев беспокойных,

Потом великана-слона в лесах разыскать не умея.

ГЛАВА ОБ ИЗМЕНЕ

Как верность — одно из благородных качеств и достойных свойств, так измена принадлежит к качествам скверным и порицаемым. Изменником называется лишь тот, кто изменил первый, а тот, что платит изменой за подобное же, хоть и равен ему по сущности дела, — не изменник и не достоин за это порицания. Аллах — велик и славен! — говорит: «Воздается за дурное дело делом дурным, подобным ему», — и мы знаем, что второй поступок не есть дурное дело, но так как он однороден с первым по сходству, дал ему Аллах такое же название. Это встретится и будет разъяснено в главе о забвении, если захочет того Аллах.