Средневековые легенды и западноевропейские литературы

В самом деле, Гильом выступает в цикле как неутомимый воитель за веру, защитник королевского дома и непримиримый враг сарацинских захватчиков. Но он может и богохульничать, и жестоко проучить жадных монахов, и поспорить с королем, и поприветить «раскаявшегося» мавра. Он грубоват и прямолинеен. Он не очень-то усвоил куртуазное вежество и рыцарский обиход. Он необуздан в гневе, но также – в еде, питье и веселье. Он мастер сражаться любым оружием, но может пойти на врага и с голыми руками. Его грозный кулак жестоко наказывает и подлых предателей, вроде Эрнеиса из «Коронования Людовика», и грабителей с большой дороги в «Монашестве». Его удар, которым он ломает шею противнику, – такая же его неотъемлемая принадлежность, как шишка на носу. Раскатистый смех Гильома сотрясает стены пиршественных залов и заставляет тревожно ежиться врагов героя. В поведении и облике графа Оранжского немало от народных представлений о справедливом заступнике, простом и открытом, невероятно сильном, мужественном и веселом. В известной мере образ Гильома скроен из крайностей, и он во всем превосходит общепринятые мерки. Не приходится удивляться, что он не просто чрезвычайно силен физически, но и попросту крупен: ему нужен самый большой и выносливый конь (и он специально так сражается с противниками, чтобы, поражая врага, оставить в неприкосновенности его иноходца). Но в обрисовке этого гиганта и силача мы не найдем каких бы то ни было возвышенных и идеализирующих тенденций. Напротив, жизненность, достоверность (и, видимо, народность) Гильома потребовали подчеркнуть в его облике и поведении также и комические черты. Комичен его шишковатый нос, отмеченный безобразным шрамом, комично его поведение за столом, когда он жадно хватает руками еду, но еще более комичны его слова. Но это не слова простака или дурня, а человека умного, расчетливого, проницательного, лишь прикидывающегося простодушным или наивным и тем самым расставляющего ловкие ловушки своим оппонентам. Речь Гильома не только грубовата и образна, она необычайно метка, поэтому герой подчас прибегает к пословицам или творит их подобие сам.

И вот что показательно для искусства труверов в области эпического творчества: облик Гильома раз и навсегда задан, он не меняется от поэмы к поэме, хотя герой проходит и через новые испытания, и через новые периоды своего бытия. И поэтому в тех произведениях нашего цикла, в которых повествуется о молодых годах Гильома Оранжского, последний выглядит уже вполне сложившимся воином и политическим деятелем. В образе его – в любой поэме – как бы сфокусированы не только его прошлые, но и его будущие подвиги и свершения, в эпической памяти зафиксированы они все. Отсюда – те невольные «оговорки», на которые справедливо обращают внимание исследователи, считая их поздними интерполяциями. В действительности же, думается, это не было внесением в более ранний текст каких-то поновлений и поправок. Легенда о Гильоме в пору активного сложения поэм о нем и тем более в пору их письменной фиксации была в общих чертах разработана от начала и до конца. Уже юный Гильом нес в себе основные черты своей будущей судьбы. Поэтому создатели отдельных поэм имели в своем распоряжении уже вполне сформировавшийся, отлившийся в законченные и очень конкретные формы образ. Оттого-то и оказывается совсем еще молодой человек наделенным не только смелостью и воинским умением, но и большим житейским опытом, если еще не мудростью, то умудренностью.

Это не значит, что образ центрального персонажа «жесты» совершенно статичен, не знает развития. Напротив, уже в первоначальной легенде о Гильоме была запрограммирована его судьба – и веселые свершения юных лет, и потери, и тяжелые удары жизни в зрелые годы, и печальное одиночество в старости. Поэтому уже в «Короновании Людовика», одной из самых древних поэм цикла, где Гильом лишь стоит на пороге основных своих свершений, в нем предчувствуется его последующая судьба. В поэмах, повествующих о зрелости и старости героя, подчеркнуты его годы, его физическая слабость. Но эта новая стадия жизни Гильома характеризуется не только обилием прожитых героем лет (в лондонской рукописи, в ст. 1334–1335, говорится даже, что Гильому от роду 350 лет, что считается ошибкой переписчика, и Ж. Ватле-Виллем исправляет эту цифру на 150), но и новым восприятием им действительности. Следует заметить, что здесь образ Гильома строится во многом по модели образа Карла Великого в «Песни о Роланде» и в других поэмах «королевской жесты». Но необузданный характер героя, его вспыльчивость и отходчивость, его веселый нрав не забыты и здесь, он не утрачивает в старости своих прежних черт, хотя они плохо вяжутся с обликом, убеленного сединами мудрого старца.