Средневековые мастера и гении Возрождения

Здесь надо отметить очень любопытную вещь. В начале XX века гениальный писатель Томас Манн, который и по сей день остается одним из величайших писателей мира, написал роман «Доктор Фаустус». Это роман о немецком композиторе Адриане Леверкюне, о музыкальном гении XX века. И одна из самых центральных сцен в романе – это приход его, того, кто у Булгакова в «Мастере и Маргарите» называется Воланд. Сатана ли, черт ли, который пришел к Ивану Карамазову, – одним словом «он».

В этом романе Томаса Манна есть очень многозначительный для нас отрывок, потому что пути от «Меланхолии», от этих песочных часов, от этих странных образов по многим тропам доходят до нашего времени.

Весь разговор идет между Адрианом Леверкюном и чертом, а третьим между ними всегда стоит Дюрер. Тень Дюрера в романе Томаса Манна постоянно появляется там или тут. Например, в квартире Адриана Леверкюна, где он живет, на стене висит гравюра «Меланхолия». И Адриан Леверкюн свой первый знаменитый цикл, который прославил его как музыкального гения, фантастическое новое явление в музыке, написал именно по этой магической таблице. Эта магическая таблица имеет очень большое значение, потому что именно дюреровская магическая таблица из «Меланхолии» обыгрывается в романе. Он называет ее «изумрудная скрижаль», по легенде она пришла к нам как изумрудная скрижаль, как изумрудная таблица еще из Древнего Египта. В переводе на образный язык это звучит как «эсмеральда». «Собор Парижской богоматери» Виктора Гюго – алхимический роман, и у него мелькает там та же самая Эсмеральда, изумрудная скрижаль. А уж для Адриана Леверкюна эта эсмеральда – просто самая главная трагическая награда его жизни.

Они постоянно разговаривают между собой о Дюрере. И даже в финале романа, когда Адриан Леверкюн уже сходит с ума, и исполняется «Плач доктора Фаустуса», Томас Манн пишет, что на этой премьере были люди необыкновенные, были все знаменитости мировые: «И мне кажется, я видел среди них человека, который очень напоминал Альбрехт Дюрера». То есть он как бы присутствовал даже на исполнении «Плача доктора Фаустуса».

Они все время говорят о Дюрере, Дюрер постоянно присутствует в их разговоре: «Как я замерзну после солнца…» Это очень важное замечание, потому что Дюрер очень мерз в Германии. Ему нужно было солнце. Он любил Италию. Он ездил в Италию, он обожал Италию. Жил в Венеции у художника Джованни Беллини. А черт является Адриану Леверкюну именно в Италии. «А теперь, извольте, песочные часы “Меланхолии”. Видать, черед за цифровым квадратом!» Здесь он перечисляет абсолютно все. Да, ему говорит этот человек. Сейчас я ставлю перед тобой эти песочные часы. И мы даем тебе время, чертовски длинное время – 24 года, и ты будешь гением, пока будет сыпаться эта красная тонкая струйка песка из верхнего резервуара в нижний. И пока она сыплется, ты станешь Адрианом Леверкюном. Тебе будет казаться, что это время недвижимо, потом оно будет все быстрее и быстрее, пока, наконец, не кончится.

И он спрашивает его: а ты к нему, то есть к Дюреру, тоже приходил? Нет, отвечает его посетитель, к нему я не приходил. Он сам обходился, без нас, без меня он обошелся. Он приходит только к человеку XX века. И что же требует от него этот черт, чего он его лишает? Он его лишает только одного. Он ему говорит: тебе запрещена любовь. Он лишает его любви. То есть творчество твое будет абсолютно интеллектуальным. Оно будет холодным. Он его лишает самого главного божественного дара, который дан человеку. Ты можешь быть гением, но без любви… А к Дюреру нет, не приходил. Он без нас обошелся, потому что ему дана была полнота свершений чувств, что в «Меланхолии» он и показал.

И еще одна любопытная деталь в этом же разговоре. Адриану Леверкюну очень интересно, какой национальности его гость. И он его спрашивает: «А ты кто? Ты немец?» Тот отвечает: «Да, я – немец, пожалуй даже природный немец, но старого, лучшего толка – космополит всей душой. Хочешь от меня отмахнуться, а не принимаешь в расчет исконно немецкой романтической тяги к странствиям, тоски по прекрасной Италии! Выходит, я – немец. Я тоже замерз и меня потянуло на солнце».

Это разговор не менее интересный, чем предыдущий. Вспомните разговор Берлиоза с незнакомцем на Патриарших прудах, когда он его спрашивает и все никак не может понять, кто он по национальности. Там почти буквальное цитирование. Поэтому вообще здесь много каналов, где пересекаются самые неожиданные линии, линии жизни и творчества Дюрера пересекаются с линиями Томаса Манна и Адриана Леверкюна, художника XX века. Пересекаются с образом Булгакова неоднократно. Вот это и есть культура – когда это не кануло, а когда это возрождается и возникает всякий раз на новом этапе, уточняясь, углубляясь, как резцовая гравюра, давая все более глубокую линию, все более яркий свет.