Средневековые убийства

Само слишком настойчивое повторение слов, что Изяслава хотели, либо убить, либо схватить» очень подозрительно и свидетельствует о том, что что-то тут нечисто. В самом деле, Изяслава никто не убил и не схватил, а это он сам схватил Игоря, и потом его убили в Изяславовом городе. Более того,:такая мотивировка совершенного Изяславом крайне эгоистична и по феодальным понятиям о чести и о мести просто несправедлива: Черниговские князья имеют полное право схватить Изяслава, раз уж он первый сделал то же с их братом. Это было бы лишь ответной реакцией, вполне справедливой по представлениям XII века. Видно, автору летописной повести нужно было какое-то хотя бы внешнее оправдание Изяслава, который все же знал, на что он провоцировал киевлян, передавая им речь послов. И поэтому слишком частое (и настойчивое) упоминание лести черниговских князей объясняется одной отличительной чертой «Повести об убиении Игоря Ольговича» – это единственная из всех повестей о княжеских преступлениях, где явно заметно желание оправдать князя, причастного к убийству. И это оправдание выходило эгоистически мелко и совсем не отвечало той нравственной гуманистической направленности, что присутствует в других сюжетах подобного рода. Оправдание Изяслава можно реконструировать так: так как его могли схватить из-за того, что он сам схватил Игоря, то в том, что убили Игоря, виноваты те, кто хотели Игоря освободить. Очевидна эгоцентрическая ущербность таких рассуждений.

Интересен и другой момент в идейной направленности «Повести об убиении Игоря Ольговича». Летописцем все же ощущается важность и необходимость нравственного оправдания Изяслава. Очевидно, требование нравственного суда и оценки преступления было уже распространено в древнерусском обществе. Это хорошо выражено во фразе самого князя Изяслава: «Теперь мне порока всякого от людей не уйти». И по сравнениям с этим «пороком от людей», от которого не уйти – утешения дружины и Ростислава становятся какими-то домашними и несущественными.

Таким образом, «Повесть об убиении Игоря Ольговича» отражает потребность древнерусского общества искать нравственную оценку преступлению, и в то же время является единственной попыткой оправдания человека, возможно, причастного к убийству.

Интересно, что подобная же мотивировка есть в повести об ослепления «Василька Теребовльского «..поведа ми Давыд Игоревичь: яко Василко брата ти убил, Ярополка, и тебе хощеть убити и заяти волость твою…» (Л.253).

Но боязнь за собственную жизнь и волость вовсе не снимает вины со Святополка и Давыда, более того, художественно они изображены совсем иначе, чем в «Повести об убиении Игоря Ольговича». Здесь мы встречаем единственное в XI-XII веке изображение колебаний убийцы и показ зарождения преступного замысла. «Повесть об ослеплении Василька Теребовльского» – произведение, занимающее особое место в истории повестей о княжеских преступлениях и очень глубоко ставящее нравственные вопросы.

Итак, в двух ярких случаях предостережение-предупреждение о злодеянии является и мотивировкой, оправданием будущего преступника – в «Повести об ослеплении Василька Теребовльского» неприемлемой, в «Повести об убиении Игоря Ольговича» – такой, в которой изо всех сил стараются убедить читателей, и все же она выглядит нравственно несостоятельной. Каковы же истоки этого явления? Рассмотрим их.

Мотив самооправдания («не яз бо начал братью бити, но он»).

Первые мотивировки убийств в летописи отличаются фольклорной яркостью и полным отсутствием нравственного осуждения. Это относится как к убийствам вынужденным (древляне, убивающие князя Игоря), так и неправедным (убийство Олегом Аскольда и Дира). Очевидно, родовое общество воспринимало месть как норму, и разные формы ее никого не удивляли.

Вещий Олег говорит Аскольду и Диру: «Вы неста князя, ни рода княжа, но аз есмь роду княжа», и вынесоша Игоря: «А се есть сын Рюриков». И убиша Аскольда и Дира» (Л. 22). Древляне перед убийством Игоря: «Аще ся вьвадить волк в овце, то выносить все стадо, аще не убьють его, тако и се, аще не убьем его, то вся ны погубить». И послаша к нему, глаголюще: «Почто идеши опять? поимал еси всю дань» (Л. 53). Изощрённая по своему коварству месть Ольги (заметим, жители горели Искоростеня и попались на ее последнюю хитрость, потому что, действительно, поверили, что она уже полностью отомстила) считается в порядке вещей.

Первое убийство в летописи, которое, очевидно, воспринимается, как нечто неправедное – это поход Ярополка на Олега. Тут уже чувствуется желание летописца найти первоистоки братоубийственной резни и ненависти. Потому и приведен эпизод убийства Олегом Свенельдича на охоте, который заканчивается словами: «И о том быстье межю ими ненависть». Очень показательная фраза, в которой Ярополк оправдывает себя, перекладывая вину на своего воеводу. «И приде Ярополк над нем плакася и рече Свенелду: «Вижь, сего ты еси хотел» (Л.73).