Средняя Эдда

– Какие правила, папа?

Да, подумал Надир, какие еще правила? Какие теперь правила, и зачем я ей про них говорю?

– Прости, папа, но тебе нужно вставать.

Еще как нужно, Настюша. Жаль, что уже не выйдет.

– Леня! – крикнул Надир.

В кабинет (или правильнее – в палату?) мгновенно, как будто сидел прямо под дверью и ловил каждый шорох, влетел помощник.

– Надир Харисович, отпустило немного?

– Отпустило, Леня.

Помощник потянулся к выключателю, но, заметив гримасу страха на лице Надира, не стал зажигать свет. В Настину сторону он не смотрел.

– Леня, – сказал Надир, болезненно сглатывая, – пока я прихожу в человеческое состояние, тебе нужно будет кое-что сделать. Очень серьезное. Ты же помнишь, мы говорили в пятницу про Олдина и последние «картинные» события?

– Конечно, Надир Харисович.

– Надо за ним посылать, Леня. Очень быстро и очень осторожно.

Помощник от неожиданности присвистнул.

– Вот это да, – сказал он, мотая головой, – вы думаете, прямо вот так? Сейчас?

– Я думаю, что иначе опоздаем.

– Понял, Надир Харисович.

– А раз понял, запускай по эстафете. Доклад – каждые пятнадцать минут.

Надир перевел взгляд на дочь.

– Двенадцатая, – повторила Настя. – Хочешь ты, папа, или нет, но я ее забираю.

№ один

Они думают, что двенадцать – это последняя картинка. Они даже придумали название. «Гибель богов». Все знают, что на ней будет Верховный. Все в курсе, что это значит. И что оно неостановимо как полдень – тоже. Бом-бом двенадцать раз, джентльмены пьют и закусывают.

Вот только как именно? Тут разные ставки. Давай, не томи уже, чувак. Покажи нам класс, Хиропрактик.

На что это похоже, Настя? Тебе кажется, на Саяно-Шушенскую? Одни бегут, сломя голову, другие ждут: рванет – не рванет?

Может быть. Но я вот всё вспоминаю тот рисунок на стене кхмерской хижины. Они зарезали друг друга сами, скрипач был не нужен. Ну хорошо, может быть, только чуть-чуть подтолкнуть в самом начале.

А теперь всё так ускорилось. Я не успеваю смотреть, как картинки вокруг меня сменяют друг друга, словно пляшущие стекляшки в калейдоскопе.

Как ты думаешь, это я поворачиваю трубку?

Москва замерла перед телеэкранами, по которым в тишине змеится черная колбаса правительственного кортежа.

Первые две машины идут – как тральщики по неизвестным водам. Как будто со всех сторон смотрят, ухмыляясь, чужие перископы, и вот-вот даст залп береговая батарея. Хотя вокруг, да и, наверное, по всей Тверской, нет вообще никого. Еще вчера стоявшие тут и там автомобили эвакуированы, в арках – верные – в божью коровку – поливалки. Два вертолета сверху. И еще эти собранные элитные ребята на крышах. Впрочем, их-то как раз не заметно. Если не знаешь. Да даже если знаешь.

Должны быть зеваки, обязательно должны: толпиться, бросать цветы. Но никого похожего. Потом как-нибудь наверняка объяснят. Но сейчас лучше так.

За первыми – разведывательными – выставив во все стороны бронированные черепашьи бока, ползет остальной кортеж. Кто в нем голова – демонстрировать не положено. Может, вон тот ЗИЛ – с двумя орлиными флажками, а, может, узкоглазый «Линкольн» – один из двух. Или вообще вон та, черт ее знает, какой она марки, слева. Но уж одна-то из них – обязательно.

Верховный же здесь со своими машинами. Со своими солдатиками. Со своими флажками. Вон в той или, может, в этой.

Или не здесь? Может, правда, уже не здесь?

– Такое впечатление, – говорит в камеру корреспондент «Евроньюс» Штефан Гробе, – что центр города в одночасье стал пространством пьесы экспериментального театра. Он задрапирован будто перед спектаклем: дома́ закрыты серо-голубыми полотнищами – чтобы избежать появления граффити. После случившихся неделю назад беспорядков кругом расставлено немыслимое число полицейских и военных – в том числе в камуфляже, который на фоне снега смотрится постмодернистским жестом. Не видно только зрителей. Жителям настоятельно рекомендовано не выходить в эти часы на улицу. Ну, вы понимаете. Местные таблоиды с прошлой субботы поднимали панику – пугали ядовитыми красками, террористическими атаками и еще бог знает чем.

Нам запретили снимать кортеж и места́ его возможного проезда, поэтому мы еще раз показываем архивные кадры разгона митинга, с которого начался новый виток напряженности. Посмотрите, как…

Я встряхиваю калейдоскоп. Теперь падают желтые кругляшки.

Слава с удивленным видом смотрит на ответсека «Комиссарки», который плетет сложные вежливо-ритуальные отмазы. Вывод при этом следует ровно один – он отказывается ставить очередную согласованную статью в номер.

Немолодой лохматый мужик в потасканной водолазке, заискивающий шутник и дважды лауреат премии мэрии за что-то неважно что. Танцор за десятку. А тут…

– Слушайте, – говорит он сконфуженно, – ну вы же понимаете, сейчас не лучшее время для этого.

Слава не понимает. Какое еще время? Кто ты вообще такой?

– Я даже сегодня оплачу, если нужно, – всё еще не до конца вникнув в логику происходящего, уверяет Слава.

– Слушайте, – отвечает ответсек, разглядывая носок своего не особенно чистого ботинка, – да не в этом же дело…

Новый поворот трубки. Расцветает пурпурная звезда.