Средний возраст

Председатель институтского ревкома Хэ — низкорослый, с загорелым до черноты невыразительным лицом — обеими руками поднял перед собой присланный из инстанций документ о немедленном развертывании очередной кампании и стал читать его, словно священное писание, то и дело откашливаясь, запинаясь и путаясь в словах. К тому моменту, когда он кончил, в президиуме появился ответственный за политработу Цзя Дачжэнь, вернувшийся с экстренного совещания. Высокий и худющий, он стоял в модной тогда армейской фуражке цвета хаки, символизировавшей культурную революцию. В его строгом лице с выпирающими скулами было что-то пугающее. Он заговорил, как было принято, в повышенных тонах, полными злобы словами. Речь свою он закончил так:

— Хотя мы провели немало кампаний, дело до конца не доведено. В нашей организации целая куча интеллигентов самого разного классового происхождения. Многие еще не показали свое нутро, но немало и откровенных мерзавцев всякого калибра. У одних темное прошлое, другие продолжают вредить и сейчас — кто тайно, а кто и явно. Мы не имеем права смотреть на это сквозь пальцы, не можем сладко спать на мягких подушках! Попустительство врагу есть преступление перед революцией. Немало подонков уже раскрыло себя в ходе прежних кампаний; сейчас настало время рассчитаться с ними со всеми. Ну а те, кто затаился, пусть знают: мы их во что бы то ни стало вытащим на свет, даже если они зарылись на три аршина в землю! Нынешняя кампания должна проводиться быстро, решительно и тщательно. Мы развернем мощное политическое наступление на классового врага. В то же время мы будем самым внимательным образом изучать каждого человека, вызывающего сомнения и подозрения. Надо еще раз разобраться и дать оценку людям с запятнанным прошлым. Мы исполнены решимости и не позволим улизнуть ни одному врагу! Кампания будет вестись повсюду, мы натянем сети от неба до земли и разом накроем всех супостатов. Руководство заявило: «Кто достоин смерти — казните, кого надо посадить — сажайте, с кого достаточно не спускать глаз — следите!» Мы должны немедленно приступить к действиям, чтобы не отстать от нового подъема классовой борьбы. Впереди большие разоблачения, большая встряска, большая критика, большая борьба!

Было ясно: свирепый водоворот скоро закрутит все вокруг. Сразу станут иными жизнь людей, их образ мыслей, их отношение друг к другу. Казалось, атмосфера вокруг сгустилась и неожиданно запахло порохом.

3

Когда собрание закончилось, трое очкариков, сотрудники сектора региональных исторических проблем, вернулись в рабочую комнату. Заведующего, Чжао Чана, задержали, чтобы ознакомить с разработанным руководством института планом проведения кампании. Они гуськом вошли в комнату, не проронив ни слова, расселись по местам и, как обычно, достали из ящиков стола какие-то книги. Бог знает что они могли вычитать из них сейчас.

На старшего по возрасту научного сотрудника Цинь Цюаня было тяжко смотреть. Он так исхудал, что скулы его, казалось, торчали из потемневшей от времени кожаной сумы, служили лишь подпорками для его простеньких очков. Человек он был дотошный, неразговорчивый, солидный. Он обычно сидел за столом в нарукавниках, сшитых из той же коричневой грубой ткани, что и сумка, в которой он таскал свои материалы. Он был больше похож на старого бухгалтера, осторожного и аккуратного. Долгие годы сидячей работы ссутулили его. Целыми днями он, изогнутый, как креветка, просиживал над книгой и кружкой с кипятком — в правой руке перо, в левой сигарета. Продолговатый череп его был постоянно окружен струйками дыма, как вершина горы — облаками; порой дым надолго застревал в прядях его седеющих волос, и это производило сильное впечатление на окружающих. Он беспрестанно пил кипяток и бегал в уборную. Сам зная, что глотает воду слишком шумно, Цинь, оберегая покой сослуживцев, обычно делал крошечные глотки. Но сегодня он явно забыл об осторожности, и вода в его гортани ниспадала с грохотом, словно обрушивались стальные шары.

В пятидесятые годы он стал известен как «правый элемент» и, хотя позднее колпак этот был с него снят, оставался единственным на весь институт человеком, на которого когда-либо ставилось подобное клеймо. След от этого клейма оказался таким глубоким, что вытравить его не удавалось никакими силами. Стоило начаться очередной кампании, как его объявляли типичным негативным примером и подвергали поношениям. Словом, он был, как говорили шутники, «старый спортсмен»[6]. И хотя он испытал множество передряг и навидался на своем веку всякого сверх меры, на сердце у него было неспокойно. Он отчетливо представлял себе, что сулят ему грядущие дни.