Срез

Затем бедняги добираются к столу. Уныло осматривают кружки. Ничего. Ничего? А вот и чего! И Миша Захаров тянет из песка бутылку водки.

— Ааа! Я знал!! — торжествующий Юденич отпускает ему подзатыльник.

Водка горячая.

— Охладить бы… — сомневается Глеб.

Но Миша уже разливает.

Я мучительно удерживаю дозу, она спазмами лезет наверх. Мне суют кружку холодного чая… Мир фокусируется не сразу, будто дилетант-фотограф наводит резкость. Оживает беседа за столом. Веют запахи дыма и каши. У берега лопочет мотор. «Кто в волейбол, ханыги?» — кричит Змей, подбрасывая мяч. Бесконечный сериал «Лето»…

Змей, он же Игорь Кузьмин, навещал лагерь только по выходным. В будни он перепрофилировал цеха авиазавода на выпуск газонокосилок. Змей был из тех энергичных мальчишей, которые в руинах совка углядели бесхозные деньги. Надо только поднять их раньше других. Ну, может, слегка запачкать руки.

Лагерь встречал его как родного: Змей отменно бацал на гитаре. Знал вдвое больше аккордов, чем кто-либо ещё, а именно шесть. В какой-то момент наши с Игорем отношения беспричинно усложнились. Змей смотрел волком, отпускал в мой адрес колкости. На волейбольной площадке старался заглушить мне в голову. В застолье норовил подменить стакан.

Скоро мне объяснили, в чем дело. Кто-то насвистел Змею, что в десятом классе у меня был роман с его первой женой. Роман действительно был, но, во-первых, — при царе Горохе. А кроме того, — в основном платонический. Как там у Войновича?.. Два раза ходили в кино и трижды стояли в подъезде. Так что поздняя ревность Игоря казалась мне странной и днём отчасти забавной. Вечерами приходилось осторожничать: кирнутый Змей бывал непредсказуем.

Отойду, бывало, пописать. Возвращаюсь — точно — мой стакан у него. А передо мной его облупленная кружка. Надо пояснить. Я не люблю пить водку из кружки. Кайф ломается, эстетика не та. Поэтому возил на остров тонкий стакан, аккуратно завернув его в газету. Когда стакан разбивался, — я покупал новый. Друзья раз посмеялись и забыли. Все, кроме Змея.

— Отдай, — говорю, — стакан.

Он театрально усмехается.

— Братва, гляньте на этого пижона! Зажлобил для товарища паршивый стакан…

— Выпей и отдай, — говорю.

Змей меня не слышит.

— Западло ему из кружки, интеллигент, блин…

— Мне? Да я пил из банного ковша!

— А я из футляра для бритвы!

— Ну и что? — встревает кто-нибудь. — А я — из бутылки вверх ногами…

— Это как?

— Дно откололось.

— Ха-ха! А я раз заснул на бильярдном столе, просыпаюсь…

— На бильярдном мягко! Я однажды на рояле спал…

— А я на разделочном…

— В морге?

— При чем тут морг?

— А при чем тут рояль??

Под шумок я делаю рокировку, и стакан возвращается на место.

Иногда, устав от перекатов и ледяных вершин, на остров являлся Егор Канатский, знаменитый турист-экстремал. Хронически жизнерадостный, похожий одновременно на Якубовича и Вилли Токарева, Егор имел с собой палатку и девушку. Палатку он выкроил лично, руководствуясь чертежами журнала «Survival». Специальная ткань не боялась огня и воды. Складывалась палатка до размеров бумажника. В готовом состоянии напоминала полуцилиндр. Умещала впритирку хозяина и его девушку. Девушки были разные, но одинаково полненькие и весёлые, точно комплект матрешек. «Во-первых, не уведут, — объяснял Егор, — а главное — мягко». Как-то отвёл меня в сторону, подмигнул и говорит:

— У меня сегодня рекорд!

— В смысле?

— Сто десять килограмм!

Вообще-то, девушки в лагере не приживались. Редко кто из них соглашался терпеть виртуозный мат Юденича и голую задницу Шубы. Кроме того существовал риск нечаянных половых контактов. Я своих девушек туда категорически не брал, предпочитая иные места встреч. Однако это уже новая история.

А нынешнюю пора заканчивать.

Я вряд ли увижу этот остров. Нет, соврал. Правильное слово — никогда. Дело тут не в паспорте, устаревшем много лет назад. И не в реке, куда нельзя войти дважды. Можно войти. Просто я отвык бояться. Смогу ли напялить овечье лицо на таможне? Едва ощутимо ускорить шаг при виде ментов — так, на всякий случай? А ведь захочется ускорить, и в этом главное паскудство. Мое отечество, увы, все чаще кажется синонимом внезапных неприятностей. Иноземный документ не гарантирует защиты, более того, способствует им. Дедушка, конечно, старый, ему все равно. Но у меня есть бабушка и внучка.

Остаётся воображение, ручное, как медведь. Танцует, веселит, но может, увлёкшись, откусить голову. И все же риск не так велик. На случай провала есть кнопочка «esc». Кроме того, недавно я победил время. Оглядываю его извне, как бывший узник сломанную клетку. В моем лице прощальный интерес. Меня ждёт телепортация. К черту самолёты, пересадки и таможенный контроль. Я уже на пристани.

— Мужик, тебе на остров?

— Ага. (Интересно, сколько теперь берут?.. В кошельке австралийские доллары… Забыл! Забыл, идиот! Однако стакан не знает девальвации.)

— Как насчёт мм?

— Годится! Залезай.