Срезанные цветы

– Вы имеете в виду Вадима Кустодеева? – Темно-серые глаза тамады стали серьезными.

– Да, мне показалось, что Евгения неравнодушна к нему.

– Наверное, так и есть. Но у Жени, скорее всего, занижена самооценка, и она считает себя недостойной его внимания.

– Вы еще и психолог? – улыбнулся Наполеонов.

– Без этого тамаде нельзя, – развел руками Табуреткин.

– Значит, по-вашему, Евгения Мартынова не могла завидовать Алле Полетовой и питать к ней недобрые чувства?

– Ни в коем разе! – воскликнул тамада. – Скорее всего, Женечка даже испытывала по отношению к Алле благодарность.

– Вот как?!

– Конечно, ведь та делала Вадима счастливым, а для таких чувствительных девушек, как Женя, счастье любимого гораздо важнее собственных переживаний.

– Вы мне, Ипполит Матвеевич, изобразили из Мартыновой прямо какую-то тургеневскую девушку.

Табуреткин развел руками:

– Что же я могу поделать, Александр Романович, что есть, то есть.

– А у следствия вот ничего нет, – вздохнул следователь, – ни синицы в руках, ни даже журавля в небе.

– Я бы на вашем месте, если позволите… – осторожно начал тамада и посмотрел на Наполеонова.

– Да, да, конечно, – энергично кивнул тот.

– Я бы получше расспросил официантов в другом зале, администратора, охранников и прочий обслуживающий люд. Может, кто-то что-то заметил.

– Пожалуй, так мы и сделаем, – вздохнул следователь.

Он не стал говорить тамаде, что именно этим в данный момент и занимаются оперативники.

Когда следователь уже садился в машину, к нему подошел Геннадий Владимирович Замоскворецкий.

– Минуточку!

– Вы что-то вспомнили?

– Да! То есть нет, Александр Романович, я хотел, чтобы вы все-таки подумали над составлением родословной. Вот моя визитка.

– Благодарю, – буркнул Наполеонов и скрылся в салоне автомобиля.

Глава 2

Время близилось к девяти вечера, когда Наполеонов позвонил на стационарный телефон Мирославы. Перед этим он безрезультатно минут двадцать звонил на сотовый.

Трубку взяли быстро, и приятный мужской голос проговорил:

– Детективное агентство «Мирослава» слушает.

– Привет, это ты, Морис? – спросил Шура.

– Да, у телефона Морис Миндаугас.

– Ладно, брось ты, ради бога, свои официальности. Это Шура. Где Мирослава?

– Она в саду.

– А ее сотовый? Я битый час звонил, хоть бы кот отозвался.

– Наверное, где-то на втором этаже, потому что звонка не было слышно.

– Понятно, – вздохнул Шура.

– Мне позвать ее? – спросил Морис.

– Нет, будь другом, скажи ей, что я минут через сорок подъеду.

– Хорошо.

– Эй, подожди, не клади трубку! – поспешно проговорил Наполеонов.

– Да, я слушаю.

– Морис, вы уже поужинали?

– Да, – несколько растерянно проговорил Миндаугас.

– И все съели?

– Ну…

– У вас хоть что-то есть в холодильнике? Я умираю с голоду, – жалобно вздохнул Шура.

– Ах это, – пришел в себя Морис, – не волнуйся, приезжай. Мы накормим тебя.

– Спасибо, добрая душа, – облегченно выдохнул Шура и положил трубку.

А Миндаугас еще несколько секунд слушал короткие гудки, потом растерянно посмотрел на трубку и только после этого осторожно положил ее на место. Мирославу он нашел возле пруда. Она пересаживала какое-то растение.

– Шура звонил, – сказал Морис.

– Угу.

– Он скоро приедет.

– Угу.

– Я пойду приготовлю мясо и нарежу салат.

– Угу.

Только тут он заметил, что в зубах Мирослава держит какую-то тонкую веревочку. Морис подошел и взял ее.

– Спасибо, – проговорила она, – а то у меня руки грязные.

– Пожалуйста. – Он невольно улыбнулся и быстрым шагом направился к дому.

Засунув в духовку куски мяса, пересыпанные пряностями, Миндаугас быстро нарезал салат, достал из шкафа печенье и заварил чай. Раздался звонок, и он увидел, как Мирослава открыла ворота. Белая «Лада Калина» въехала во двор, и из нее выбрался Наполеонов.

– Боже! Какие ароматы! – закричал он через несколько минут, ворвавшись в кухню. И был тотчас отправлен Волгиной в ванную.

– Жестокосердная! – театрально воскликнул Шура, подняв руки к потолку, но спорить с подругой детства не стал и удалился смывать с себя пыль и грязь трудового дня.

Так что за стол они уселись не ранее чем еще через полчаса. К этому времени и мясо было готово.

– Боже, как вкусно! – восклицал Шура, с аппетитом поглощая поздний ужин. – Просто ум можно отъесть!

– Ум-то лучше оставь, – усмехнулась Мирослава, прихлебывая из фарфоровой чашки с изображением чайной розы мятный чай. – Без ума ты нам без надобности.

Шура вздохнул и скосил глаза на подругу детства:

– Хоть бы пожалела меня.

– С чего бы это? – улыбнулась Мирослава.

– Так работа у меня собачья, замучился, замотался.

– Ты сам, Шура, свою работу выбирал, – поддразнила его Мирослава.

– Сам, – согласился он.

– И работу ты свою любишь, – продолжала гнуть свою линию подруга детства.

– Люблю, – кивнул Наполеонов, – только сам не знаю, за что.

– Ты же сказал, что работа собачья, значит, в тебе живет пес, которому всегда хочется идти по следу.

– Какой еще пес? – поморщился Шура.

– Ну, какой именно породы, сказать затрудняюсь, – улыбнулась она.

– Издеваешься? – спросил он, уставив на нее свои желтовато-коричневые, как у лиса, глаза.

– Ни в коем разе! – Она подняла в знак протеста обе руки.