Срочно, секретно...

Окинув внимательным взглядом проступавшие из рассветной синевы глинобитные заборы и крутые крыши из волнистой черепицы, Шэн рассудил, что для него будет лучше, если он обогнет Тяндзы огородами. А там смотря по обстоятельствам: то ли он двинется дальше, то ли, укрывшись в священной роще, выждет, когда совсем развиднеет, и войдет в проснувшуюся деревню с противоположного конца. Что он будет делать в деревне? Отдохнет часок-другой на постоялом дворе. Содержатель двора — свой человек. Значит, в случае необходимости он не откажется засвидетельствовать, что Шэн остановился у него еще со вчерашнего вечера. А когда по дороге заскрипят фургоны, задребезжат пролетки и брички, заснует туда-сюда не обремененный пожитками пеший люд, Шэн продолжит путь. Если повезет, то, может быть, даже на лошади.

Так рассудил Шэн. Зная, что все может выйти иначе. Любая развилка на его пути может стать роковой, на любом шагу подстерегает его смертельная опасность. И не всегда в состоянии предугадать ее человек, рискующий жизнью.

Когда Шэн Чжи, скользнув глазами по темной купе развесистых деревьев, тихо ступая по мокрой, чуть слышно шуршащей траве, пересек лужайку, отделяющую священную рощу от проезжей дороги, из-за угла кумирни внезапно вынырнули два маньчжурских жандарма с короткоствольными японскими винтовками, взятыми на изготовку.

— Кто такой? — угрожающе направив винтовку Шэну в грудь, спросил один.

— Документы! — отрывисто бросил второй.

Существуют сотни китайских имен, и для Шэна не составляло труда назваться хоть Чаном, хоть Чуном, но вот что касается документов... документа Шэн не мог предъявить ни одного.

— Я — Фу Чин, — поклонился он. — Иду в Муданьцзян, чтобы найти работу.

— Документы! — снова прозвучал, повелительный голос.

Шэн еще ниже опустил голову.

— Документы украли, — робко ответил он и, огорченно чмокнув губами, пояснил со вздохом: — Украли в дороге. И деньги, и документы...

Из священной рощи тянуло холодом и сыростью. Жандармы не спускали с Шэна недоверчивых глаз.

— Руки за голову! — приказал один, а руки второго принялись бесцеремонно ощупывать и охлопывать Шэна. В заключение подзатыльник и выкрик над самым ухом:

— Поворачивайся и шагом марш! Руки не опускать!

Пауза. Потом сквозь зубы, с угрозой:

— В комендатуре у тебя прорежется голос. Тогда и узнаем: не из тех ли ты лесных пташек, на которых мы охотимся?

Мягкий свет наступающего утра скрадывал тени и звуки. С руками, закинутыми за голову, Шэн покорно побрел в деревню. Слева и справа хищно покачивались лезвия плоских, холодно поблескивающих штыков.

Вот и деревенская улица, похожая на русло пересохшей реки. Все ворота на запорах, все окна темны. Вот просторная фанза, перед которой высокие шесты, украшенные шариками, подсказывают, что здесь проживает староста. Вот на воротах вывеска с изображением красной рыбы — это и есть постоялый двор, тот самый, куда Шэну вряд ли когда-либо уже зайти. Вот узкий проулок, обнесенный глиняными стенами и уводящий из деревни — через огороды, к реке...

Шэн вихрем рванулся вперед, свернул в проулок и со всех ног бросился бежать. Сзади раздались крики. Потом прозвучало несколько выстрелов. Шэн перемахнул через низкий глинобитный забор, и преследователи потеряли его из виду.

В деревне начался переполох. Поднятые по тревоге жандармы обыскали фанзы, дворы, коровники, сараи, переворошили штыками каждый стог сена, каждую скирду, но беглец словно в воду канул... Сторожевые посты были выставлены у всех выходов из деревни. Мимо них змея бы не проскользнула — не то что человек.

— Если караульные не заметили, что кто-нибудь пытался выбраться из деревни, значит, беглец укрылся где-то в Тяндзы, — настойчиво и яростно внушал жандармам начальник комендатуры.

Так оно и было. Перепрыгивая через канавы и заборы, перебегая из двора во двор, петляя между деревьями в миниатюрных садиках, пересекая такие же миниатюрные огороды и ныряя из проулка в проулок, Шэн выбежал к пруду. Пара секунд на размышление, потом — взгляд налево, направо — и к воде. Только на мгновение поколебавшись, Шэн прыгнул с берега в пруд. Поднырнув под мостки, попытался встать. Ноги по щиколотки погрузились в вязкий, бархатный ил. Вода доставала до подбородка. Шэн стал на цыпочки, откинул голову назад, чтобы не захлебнуться, и обхватил руками осклизлую сваю.

Между тем жандармы выталкивали из фанз всех взрослых мужчин. На деревенской площади, куда их сгоняли, двое жандармов — те самые, которые сперва задержали, а потом упустили Шэна, — изучающе всматривались в каждое новое лицо и всякий раз бросали с досадой:

— Не тот!

Время подходило уже к десяти часам утра, когда один из жандармов, проходя по тропе, огибающей пруд, обратил внимание на пару гусей, которые подплыли к нависшим над водою мосткам и вдруг вроде бы ни с того ни с сего с гоготом отпрянули в сторону, испуганно хлопая крыльями. Жандарм кинулся к мосткам. Услыхав над собою гулкое буханье башмаков на деревянных подошвах, Шэн набрал в грудь побольше воздуха и, с головой погрузившись в воду, сжался чуть ли не в комок.