Срок

Она написала Поллуксу, когда начался марш, но вот уже несколько часов мы не получали от нее вестей. Теперь было уже шесть. Пока мы ехали, Поллукс рассказал, как догадался, что Хетта где-то оставила свой телефон, возможно, в машине Асемы. А где находится сама Асема, никто из нас тоже не знал.

– Марш сейчас как раз подошел к Третьему участку.

– Они сказали, что не пойдут так далеко.

Я снова проверила телефон. Не хотелось лишний раз тревожить Хетту – пускай поверит, что может на меня положиться, оставить со мной ребенка, и я не буду «дергать» ее по пустякам. Джарвис бодрствовал сзади, но вел себя тихо. Он выпил последнюю бутылочку с видом сдержанного согласия, не сводя с меня настороженного взгляда.

Мы вернулись домой, усадили Джарвиса в хитроумный шезлонг с дугой, украшенной висящими игрушками. Хетта принимала участие в обмене детскими вещами. У нас продолжали появляться все новые и новые диковинки.

– Набери номер Хетты еще раз, – попросила я. – Пойду, разморожу пакет молока.

После шести непринятых звонков, примерно через час Хетта наконец ответила, и я услышала ее голос: «Все в порядке, не приезжайте за мной».

– Сейчас они возвращаются к машине, – пояснил Поллукс.

Я хотела откинуться на спинку стула и вздремнуть, но мне снова пришлось стоять: на мне висела переноска с ребенком. Поллукс обнял меня сзади и посмотрел через мое плечо, напугав Джарвиса.

– Может быть, он думает, что у меня выросла лишняя голова?

– Большая и уродливая, – добавил Поллукс.

Джарвис расплылся в беззубой радостной улыбке и долго смотрел на Поллукса. Я чувствовала, как Поллукс поднимает и опускает брови.

– Дети любят меня, – сказал он. – Сам не знаю почему.

– Ты гигантский ребенок с бровями-гусеницами. Что тут не любить?

Он пригладил брови пальцами:

– Я был бы больше похож на ребенка, если бы сбрил их.

– О, Поллукс, они твое единственное украшение.

– Ах, если бы я только мог подарить тебе такого же маленького карапуза.

– А разве мы не пытаемся? Возможно, во мне еще осталось одно или два проказливых яйца.

– А ну-ка, помолчи, малыш, – проворчал, обращаясь к Джарвису, Поллукс. – Дай-ка я помогу тебе выбраться из этой штуковины.

Поллукс отстегнул детскую переноску и снял с меня, пока я держала ребенка. Он баюкал Джарвиса, прыгал с ним, плюхался в мягкое кресло, чтобы в нем его покачать, пока я открывала пиво и готовила сэндвичи с арахисовым маслом. Я нашла какое-то странное персиковое желе, принесла его и поставила сбоку. Поллукс посмотрел на свой телефон и сказал, что позже ему предстоит встреча в «Пау-вау граундз»[115]. Я, было, открыла рот, чтобы запротестовать, но напряжение, возникшее в его взгляде, когда он увидел сэндвичи, остановило меня.

– Я собираюсь испечь блины, когда она вернется, – произнес он, откусывая крошечный кусочек сэндвича. – Блины со смайликами. Ее любимые.

Я хотела возразить Поллуксу, что, насколько мне известно, Хетта уже много лет не ест блинчики со смайликами, но прикусила язык. Его лицо оставалось спокойным. Он был замкнут. Таким Поллукс становился, когда волновался.

Бульвар

Хетта свернулась калачиком вокруг сына. Она была дома. Они идеально совпадали. Он был для нее источником незатейливой радости. Почему она ушла от него? Ее руки и ноги были ватными и ослабевшими от израсходованного адреналина. Она придвинулась ближе к ребенку, лежащему на кровати. Она нуждалась в эндорфинах от кормления грудью. Но сейчас ей требовалось что-то вроде транквилизатора. Ей было нужно, чтобы сердце перестало скакать галопом, в ушах перестало гудеть, а голова перестала болеть. Она долго принимала душ, переоделась в чистую одежду, а затем сняла ее и снова приняла душ. Ее глаза все еще болели, лицо горело, горло саднило. Она боялась, что слезоточивый газ попадет в молоко.

Большую часть пути марш проходил как обычно. Она увидела женщину в коричневых лохмотьях с ручным барабаном, ряженую индианку, поющую «Ваа-наа-ваа». Асема протянула руку и выхватила барабан.

– Кто ты такая? – засмеялась Хетта.

– Я барабанная полиция! – воскликнула Асема.

Она положила барабан в рюкзак и продолжила идти. Они шагали рядом с элегантной седовласой дамой в красном платье-футляре, держащейся за руку с лысеющим мужем в маске, костюме и галстуке. Марш двигался дальше и дальше, превратившись в бесконечную ленту, которая текла, извиваясь и изгибаясь, пока ближе к концу не превратилась в бесформенную толпу.