Срок приговоренных

Там меня ждал родственник Виталика собственной персоной. Что бы мне ни говорили, но физиономистика великая штука. Меня ждал сутулый, невысокого роста, с прилизанными волосами тип с маленькими глазками и большим длинным носом. Типичный мелкий жулик с повадками грызуна. Нужно было видеть, как он изобразил радость при виде меня, как протягивал потные ладошки, как радовался этому договору. Вообще господин Провеленгиос был асом по квартирным договорам. Об этом я давно догадывался. Единственное, что мне было непонятно, так это его греческая фамилия. Ах да, его мать была сестрой отца Виталика, а отец — грек. Когда я вспоминаю, что народ Аристотеля и Гомера превратился в таких Провеленгиосов, то прихожу к выводу, что это самое страшное наказание, какое могли придумать боги великому народу, внесшему такой вклад в человеческую цивилизацию. Схватив бумаги, он даже забыл, что мне нужно оставить один экземпляр.

— Оставьте мне один экземпляр, господин Провеленгиос, — напомнил я ему.

Он поспешно кивнул и, достав один экземпляр, протянул мне. Затем быстро спросил:

— Вы согласны на все условия?

— Да, конечно. — Мне хотелось отвязаться от этого типа, чтобы больше никогда с ним не встречаться. Дежурный, стоявший в проходной, уже с интересом поглядывал на нас, и мне хотелось поскорее закончить разговор.

— Я выплачу вам аванс, — прошептал он, выразительно взглянув на дежурного. Я понял и, кивнув нашему офицеру, отошел с этим греком шагов на двадцать в сторону. — Вот двадцать тысяч, — передал мне кровосос две пачки денег, — остальное я привезу сюда же через час.

— Нет, — я положил обе пачки во внутренние карманы пиджака, — не нужно привозить сюда. Остальные деньги отвезите ко мне домой и передайте Виталику. Я ему вполне доверяю.

— Хорошо, — улыбнулся Провеленгиос, — я сделаю, как вы хотите. И не нужно думать, что все так плохо. Вы совершили удачную сделку.

Мне только его советов не хватало. Я повернулся и, не сказав больше ни слова, отправился к себе. С твердой надеждой, что никогда больше не увижу этой противной рожи.

Откуда мне было знать, что в этот момент Облонкову позвонили из ФСБ и сообщили, что у них есть запись разговора одного из офицеров службы охраны с погибшим банкиром Цфасманом. И этим офицером был я, подполковник Литвинов. Представляете, что испытал Облонков, услышав такую новость? Как он обрадовался! Он тут же решил, что пленка может понадобиться службе охраны. Уже через полчаса пленка была в кабинете Облонкова. А еще через час меня вызвали к нему во второй раз. Только теперь Галимова в кабинете не было. Зато там присутствовал Дубов. Это был дурной знак. Если Галимов еще пытался как-то понять меня, то с этими двумя вообще невозможно было о чем-либо договориться. И опять не было Саши Лобанова.

Я вошел в кабинет и, как положено, замер у дверей. Все-таки мы были офицерами и обязаны соблюдать некий ритуал, хотя в службе охраны не такие строгости по этой части. Наши офицеры никогда не ходят в форме и не отдают друг другу честь по той простой причине, что почти никогда не бывают в фуражках.

— Садитесь, — грозно сказал Облонков, приглашая меня к столу.

— Мы работаем… — начал я доклад, но он грубо перебил меня:

— Хватит, Литвинов, мы уже устали от вашего вранья.

— Я не понял вас, — разозлился я, — почему такой тон?

— Другого вы не заслуживаете, — сурово произнес Дубов. — Сегодня утром вы нам врали о том, что никогда не знали банкира Цфасмана. У нас есть доказательство вашей неискренности.

— Какое доказательство? — Я все еще не понимал, насколько трудное у меня положение.

— Самое убедительное! — закричал Дубов. — Вы позорите вашу службу, подполковник Литвинов.

— Не понимаю, что вообще здесь происходит! — рассвирепел я. Бесстыжие люди. Вызвали и несут черт знает что. А если учесть, что все это происходит в кабинете человека, который наверняка причастен к преступлению, то действительно свихнуться можно.

— Он не понимает, — Дубов упивался ролью прокурора. А Облонков молчал. Смотрел на меня и пока молчал. Очевидно, он начал что-то понимать. Возможно, почувствовал, что я знаю о смерти Семена Алексеевича гораздо больше, чем говорю. Или просто решил дать возможность для начала покусать меня прокурору. Он ведь понимал, что обвинение в убийстве нельзя строить только на магнитофонной записи. Тем более искусно препарированной.

— Что случилось? — спросил я Облонкова.

— Мы получили из ФСБ копию записи одного разговора. Они вели наблюдение за банкиром Цфасманом.