Сроку давности не подлежит

В музее Брестской крепости есть страшный, впечатляющий своим лаконизмом экспонат. Всего две фотографии, расположенные рядом. На одной из них смеющиеся лица воспитанников и воспитанниц одного из детских садов Бреста. Этот снимок сделан за несколько дней до начала войны. На другом снимке фашистский «фотолюбитель» запечатлел то, что осталось от тех же детей через несколько дней после начала войны: груду маленьких, безжизненных тел, поваленных навзничь прицельной автоматной или пулеметной очередью. На мертвых лицах нет следов ни ужаса, ни волнений. Видимо, какой-то «дядя» в немецкой форме собрал их в группу, способную уместиться в кадре. Может быть, он при этом улыбался, хлопал детей по щуплым плечикам и, может быть, даже угостил кого-то конфеткой. А потом либо он, либо его «ассистент» в такой же свежей, не выгоревшей от летнего солнца немецкой форме прицелился и в упор расстрелял доверчиво ждавших, что будет дальше.

Этот снимок не был предъявлен в качестве документа обвинения на Нюрнбергском процессе. Не было его и в материалах Чрезвычайной государственной комиссии. К сожалению, подобных свидетельств гитлеровских злодеяний к нам поступило слишком много и ряд преступлений, совершенных фашистами, мы, конечно, так и не смогли зафиксировать в официальных юридических актах. О трагической участи детишек из Бреста я пишу потому, что страшное преступление совершено в самом начале войны, когда гитлеровцы упивались своими победами, когда не было еще озлобления от собственных потерь и неудач, когда, наконец, нельзя было представить эту зверскую акцию как средство устрашения «непокорного», то есть не подчинившегося захватчикам местного населения. Просто уничтожение беззащитных детей без каких-либо попыток найти оправдание преступлению, чудовищность которого способна покоробить даже самого закоренелого убийцу-уголовника.

Сталкиваясь с подобными (к сожалению, многочисленными) фактами, я невольно задавал себе вопрос: а чего добивались гитлеровцы, расстреливая, сжигая заживо, разрезая на части, отправляя в газовые камеры и «душегубки» тех, кого они и без того лишили самой светлой поры жизни — детства? Конечно, это была составная часть политики геноцида. Но не только. На убийстве детей они формировали беспредельную жестокость, чувство вседозволенности и безнаказанности у тех, кому отводили роль будущих хозяев, господ, управляющих, надсмотрщиков, призванных стать сознательной опорой колонизаторского режима на оккупированных территориях. И наконец, не последнюю роль играла элементарная расчетливость, свойственная собственнику. Детей, лишенных родителей, нужно было кормить, им требовались медикаменты, топливо, одежда. А во всем этом нуждались и дети Германии. Следовательно, рассуждали фашисты, убивая русского, польского, украинского, белорусского, литовского и т. д. ребенка, они облегчают участь собственного сына, дочери. Вот он очищенный от всякого идеологического камуфляжа принцип буржуазного индивидуализма: «Своя рубашка ближе к телу». Во имя собственного благополучия, во имя величия Германии, во имя утверждения во всем мире «избранной» арийской расы и совершали фашисты те чудовищные преступления, которые и сейчас леденят душу всех честных людей, мечтающих о том, чтобы в мире остался только один привилегированный класс — дети.

Советских людей всегда поражала вопиющая жестокость, которую фашисты проявляли по отношению к детям. Находясь в Моабитской тюрьме, куда он был переведен из концлагеря, Муса Джалиль написал потрясающее по силе стихотворение «Варварство», в котором рассказал о трагической участи детей, попавших в руки фашистских палачей. Позволю себе привести часть этого стихотворения: