Срывайте маски!

Многие «классовые» доносы имели целью добиться конкретных правовых или административных санкций против объекта доноса. Например, некий член профсоюза, написавший в 1929 г. в Центральную избирательную комиссию, требовал лишить избирательных прав женщину, живущую по соседству с ним, поскольку она — не неквалифицированная работница, как утверждает, а бывшая монахиня, добывающая средства на жизнь торговлей иконами и крестами. Другой донос был прислан в 1933 г. в Комиссию по паспортизации, дабы воспрепятствовать выдаче паспортов лицам, которых автор объявил классово чуждыми^{477}.

Коммунисты, когда писали доносы по классовым мотивам, обычно стремились разоблачить другого партийца, скрывающего «чуждое» классовое происхождение. В одном таком письме (1935 г.) старый коммунист (участник Гражданской войны) доносил в областной комитет партии на коммунистку по фамилии Холмянская, проживавшую в Новосибирске. По имеющейся у автора информации, Холмянская утверждала, что вступила в партию в своем районе в 1922 г. Это невозможно, заявлял он, так как ему известно, что она сестра богатого торговца шерстью и кожей, который в Гражданскую войну воевал против красных и впоследствии был выслан. Поэтому она, очевидно, получила партбилет обманным путем и лгала о своем социальном происхождении. К тому же, добавлял автор, она наверняка до сих пор поддерживает связь с братом-капиталистом, в чьем доме росла и воспитывалась: «По сведениям, брат Холмянской в данное время тоже находится в Новосибирске и торгует папиросами в ларьке против гостиницы Советов»^{478}.

Особенная бдительность в отношении классовых врагов проявлялась в конце 1920-х — начале 1930-х гг., во время коллективизации, раскулачивания, экспроприации городских нэпманов, массовых арестов священников. Любой коммунист, достойный этого звания, чувствовал себя обязанным внимательно следить за местными «кулаками», подобно комсомольцу из Кунцево, в 1933 г. просившему районный отдел НКВД «обратить внимание на граждан, проживающих в деревне Усово, Степана Васильевича Ватусова и его жену Надежду Сенафантьевну», поскольку те, по его наблюдениям, вели себя как затаившиеся кулаки. До 1930-1931 гг. у них было единоличное хозяйство почти с пятью гектарами земли, которую они обрабатывали, эксплуатируя бедняков. Теперь земли отошли колхозу, но Ватусовы наживались, сдавая отдыхающим свой благоустроенный дом с пристройками. По всей видимости, у них и золото водилось, потому что они то и дело возвращались из Москвы со всевозможными покупками, которые, судя по оберткам, могли сделать только в Торгсине^{479}.[165]

Некоторые «классовые» доносы кажутся упреждающими ударами со стороны людей, не чувствующих себя в безопасности ввиду собственного происхождения. Например, в доносе одного статистика на секретаря райкома в 1937 г. говорилось, что тот является сыном местного волостного писаря и сам работал писарем (порочащее свидетельство готовности служить старому режиму, хотя бы и в низкой должности), а часть своего дома сдал под коммерческую чайную. Автор добавлял, что этот человек распускал клевету насчет его социального происхождения^{480}.

Хотя Конституция 1936 г. как будто покончила с классовой дискриминацией, прежние классовые ярлыки и подозрения не были забыты и в конце 1930-х гг.[166] В 1938 г. бдительный житель деревни Максимовка Воронежской области, прочитав в газете о назначении В. С. Тюкова заместителем председателя Госбанка, понял, что в высшие государственные органы мог проникнуть классовый враг. Он написал Молотову, предупреждая, что это, возможно, Валентин Тюков (или его брат Виталий), сын крупного местного помещика Степана Тюкова, который внезапно исчез из их района со всей семьей около 1925 г.^{481} Даже в декабре 1940 г., через несколько лет после того, как партия отказалась от классового критерия приема новых членов, один коммунист написал жалобу, что некто Михайлов, недавно ставший кандидатом в члены партии, недостоин быть коммунистом, так как его «родители б[ывшие] содержатели меблированных комнат и торговых бань в г. Тамбове»^{482}.

О злоупотреблении властью

Письма о злоупотреблении властью — одна из самых интересных категорий доносов сталинской эпохи^{483}. Они фактически находятся на грани между доносом (где основное внимание уделяется преступной деятельности другого лица) и жалобой (где акцент делается на обиде, нанесенной автору). При советской власти, так же как и до революции, большинство писем о злоупотреблениях поступали от крестьян, хотя порой встречаются доносы подобного типа от горожан, направленные против представителей власти в небольших городках, директоров фабрик и т. д.^{484} Эти доносы, многократно упоминающие о бедности и беспомощности автора и взывающие не к букве закона, а к естественной справедливости, представляют собой квинтэссенцию «оружия слабых».