США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

23 декабря 1817 г. посланная Монро эскадра коммодора Дэвида Портера, не встретив сопротивления и не пролив ни капли крови, расправилась с пиратским гнездом[473]. Известно, что определенную разведывательную помощь правительству оказал Джон Скиннер[474]. Против действий властей выступил только Дуэйн[475].

Затем перед администрацией встал вопрос, отдавать ли Амелию Испании или оставить остров под контролем эскадры Портера. Надеясь на скорое приобретение всей Флориды, Монро поначалу настаивал на возвращении острова метрополии, но затем склонился к точке зрения государственного секретаря, считавшего продолжение оккупации козырем в переговорах с Испанией. Если государство не может управлять территорией, которая становится источником беспокойства для соседей, то «на время его юрисдикция неизбежно прекращается», – сказал президент в особом послании Конгрессу от 13 января 1818 г.[476]

После разгрома Амелии Висенте Пасос провозгласил себя представителем всей независимой Южной Америки и поехал в Вашингтон, чтобы в феврале 1818 г. представить президенту меморандум с претензиями Соединенным Штатам. Он называл Ори «капитаном флота Независимых государств Мексики и Новой Гранады, гражданским и военным губернатором Острова Амелии, главнокомандующим войсками, чья цель заключается в изгнании испанских властей из обеих Флорид» и требовал вывода войск США (как нейтральной державы) и возмещения убытков.

Пасос настаивал, что захват острова Амелии Мак-Грегором и Ори являлся законным нападением на вражескую территорию. Такая республика, подчеркивал автор, не стала бы опасным соседом Соединенных Штатов, потому нужды атаковать ее не было. Напротив: «Основание Амелии было школой, где патриотов бы учили подражать героическому поведению, которое эта нация [Соединенные Штаты] показала сорок лет назад». В ответ на упрек об используемых амелийцами средствах, Пасос напоминал, что, например, каперские свидетельства иностранцам выдавал и Франклин в Париже[477].

В ответ рассерженный Адамс составил для президента длинный комментарий к тексту, где указывал, что ни Пасос, ни другие эмиссары Южной Америки не имеют никаких юридических прав представлять кого-либо. Перечисляя доказанные факты грабежей судов, государственный секретарь делал вывод, что Амелия представляла собой не свободолюбивую республику, а разбойничий притон[478].

Естественно, Пасосу не удалось добиться от кабинета Монро извинений и компенсаций[479], зато он более чем удачно использовал свое пребывание в США, чтобы завязать отношения со сторонниками «южных братьев». Вскоре он издаст одно из своих основных сочинений – разобранные нами выше «Письма о Южной Америке».

Неудачами заканчивались и попытки других посланцев латиноамериканских революционеров – венесуэльца Лино де Клементе и аргентинца Мануэля де Агирре (1763–1843) – убедить власти США в необходимости признать независимость их стран. На взгляд Адамса, все они не имели никаких юридических прав считать себя представителями какой-либо власти[480]. Защитнику амелийской авантюры Лино де Клементе было даже отказано в приеме.

Прибывший с комиссией от Пуэйрредона и О’Хиггинса Агирре был принят, но его долгие переговоры с государственным секретарем оказались совершенно бесплодны[481]. В августе Адамс подробно изложил позицию кабинета: «беспристрастный нейтралитет» и выжидание. Соединенные Штаты будут готовы признать независимость Ла-Платы, когда она действительно докажет свою зрелость, например, уладит отношения с Восточным берегом (Уругваем) и Парагваем, утверждал Адамс[482].

Впрочем, хотя за нарушение закона о нейтралитете 1817 г. Агирре пришлось провести три дня в нью-йоркской тюрьме, ему все же удалось купить и снарядить два фрегата для нужд революционеров[483]. Приехавший на смену Агирре упорный уроженец Коннектикута Дэвид Кертис Дефорест оказался, возможно, наиболее настойчивым (и надоедливым) просителем, но и ему не удалось пробить стену скепсиса Адамса[484]. Ситуация, однако, складывалась весьма напряженно: государственный секретарь даже получил письмо, где анонимный доброжелатель советовал ему не выходить на улицу и опасаться «южноамериканских эмиссаров»[485].

В своей аргументации латиноамериканские эмигранты последовательно подчеркивали единство политики Нового Света, развивали «идею Западного полушария». «Наши интересы, как американцев, все одинаковы. Мы смотрим на эту страну, еще не загрязненную интригами европейских кабинетов. Мы смотрим на вас как на братьев», – писал Гуаль Торнтону[486]. Борцы с европейскими метрополиями с готовностью ссылались на события Славной революции 1688 г., закрепившие в британской конституции право народа на восстание[487].