США. PRO ET CONTRA. Глазами русских американцев

Живой Довлатов, при тотальном литературном остракизме, прозревал свою ежеминутную востребованность, изнывал по читателю. По массовому, всесоюзному. Но вышло так, что не Довлатов нашел своего читателя, а читатель нашел Довлатова. И стал он супервостребованным писателем. И до сих пор. Любим и популярен и остро современен. В этом — тайна Довлатова. Некая магия, волшебство его «простой проходной» прозы. Да, элегантная стилистическая простота текстов. Но попробуйте быстро пробежать по ним — ничего не выйдет. Торопясь, не смакуя — спотыкнешься о каждое — каждое! — имеющее свой вес и знающее свое единственное место слово. Овеянное к тому же собственным лексическим пространством. Ни одного — бездельного, затасканного, проходного. И подражать ему — такому вроде популяристу — совершенно невозможно. Как невозможно его раскумиренную прозу превратить в китч — здесь ты, Володя, неправ. Это не китч — это ликующий, упоенный, захлебный читательский востреб. Довлатов — словесный пурист и воскрешатель — уникален, конечно. Вот так, с четвертьвековым опозданием, полюбила его прозу. Действует феномен Довлатова, что продолжает, как бес, носиться над временем. Довлатов всех опередил, но не всех заменил. И за ним не дует. Пока что.

Владимир СОЛОВЬЕВ. Вот вам живой пример наших, как лжесоавторов, разногласий. Хорошо еще, что без рукоприкладства. А о феномене Довлатова можем судить даже по личному опыту с нашим пятикнижием. Одно время по востребованности читателем вперед вырвался «Бродский», но сейчас снова пошел в обгон «Довлатов» — несколько разных изданий, а на недавней книжной выставке в ВДНХ именно «Довлатова» много спрашивали — больше, чем остальные книжки нашего сериала.

Зоя МЕЖИРОВА. Что поразительно в вашем пятитомнике, так это его разножанровость, диалогизм, полифоничность, многоголосица…

Владимир СОЛОВЬЕВ. Разноголосица. Разные голоса нам с Леной важнее, чем много голосов. Самый частый гость в этом сериале — Зоя Межирова, которая представлена в разных жанрах — как поэт, как эссеист и как переводчик. Опять-таки простите за перебив, но отмечаю это с благодарностью.

Зоя МЕЖИРОВА. Да, разноголосица. Включая голоса тех, с кем вы не согласны. Ведь вы с Леной могли ограничиться собственными воспоминаниями о том же Бродском, или Окуджаве, или Эфросе, помноженными на блестящий анализ, коего каждый из вас мастер, но вы привлекаете еще разножанровый материал. И это вдобавок к редчайшим, впервые публикуемым фоткам героев вашего пятитомника. Помимо мемуарных всплесков памяти, вы даете слово вашим персонажам в самом что ни на есть прямом, неопровержимом смысле слова. Начиная с первой книги «Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека». Я помню, Володя, одно из ваших первых о нем эссе так и называлось «Довлатов на автоответчике» — его доподлинные сообщения на вашем автоответчике и ваш к ним расширенный комментарий. Читателей это поразило тогда, как прием, а вы превратили прием в принцип, который подтвердили в той же книге рассказом «Уничтоженные письма Довлатова». Сюжет фантазийный, но письма настоящие. Как вам удалось их восстановить, считай, из пепла, коли адресат их уничтожила?

Владимир СОЛОВЬЕВ. Запросто! Это было еще в Москве. Я тогда писал докуроман, частично он реализовался в «Записки скорпиона», там была большая глава «Эпистолярий», вот я у всех и клянчил письма. Юнна Мориц, с которой мы тогда тесно дружили, вручила мне пачку писем Довлатова из Питера — ни письмам, ни их автору она не придавала никакого значения. Я их скопировал, а потом с трудом вернул ей — ни в какую не хотела брать: «Зачем они мне?» А потом — с ее слов — уничтожила.

Разборки с Мнемозиной

Зоя МЕЖИРОВА. Очень содержательные, образные и неожиданные письма, раскрывающие личность писателя с неожиданной стороны. А вдобавок комментарии вдовы — Елены Довлатовой, в тесном сотрудничестве с которой вы создали этот уникальный том о вашем друге. А сколько писем в других книгах этой линейки: Евтушенко, Бродского, Окуджавы, Искандера, Слуцкого, Рейна, Юнны Мориц и Тани Бек. Или вы выступаете первопечатником стихов ваших героев — дружеские послания вам того же Бродского или Кушнера. Думаю, этот том о Бродском в вашем сериале не только самый весомый — килограмма на полтора, наверное, потянет, но и самый значительный по содержанию. Тем более он содержит не только мемуары и аналитику, но и прозу: «Post mortem», запретно-заветный роман о Бродском, очень смелый, новаторский по форме. В следующих книгах — «Не только Евтушенко», «Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых» и, наконец, в заключительной «Путешествие из Петербурга в Нью-Йорк» вы еще более, что ли, энергично пользуетесь этим приемом, сочетая аналитику, мемуаристику и художку. Что это вам дает? Я догадываюсь, зачем вам это смешение жанров — это скорее вопрос от имени читателей, чем мой личный.