Сшитое сердце

Моя мать, одетая в черное, с белым младенцем на руках, встречала всех жителей деревни, в последний раз пришедших к Караско. Но ни один из них не взглянул на старую мертвую оболочку, и никто, уходя, не говорил о покойнице. Все смотрели на служившую саваном простыню с тончайшей вышивкой и потом несколько дней лишь о ней и толковали.

Фраскита вновь пообещала себе покончить с шитьем, когда могилу старухи осквернили, саван украли, а желтое тело, которое было его сердцевиной, бросили валяться на земле.

Болезнь Хосе

Пока мать умирала, Хосе почти все время проводил в мастерской – казалось, за ее пределами его ничто не интересовало.

Он ни на час не терял из виду свой дом, страдал, если участие в процессии или сломанная ось заставляли его отойти на несколько шагов от него, и никогда не смотрел ни на небо, ни на горизонт, целыми днями мастеря колеса и телеги, которым предстояло катиться по дорогам.

Ко всеобщему удивлению, колесник не прервал работу ради того, чтобы отдать матери последний долг, не был ни на похоронах, ни даже на заупокойных мессах. Он словно и не заметил ни смерти старухи, ни появления на свет дочери, ни в чем не отступил от своих привычек, продолжая повиноваться смолкшему голосу вдовы Караско, по-прежнему слыша бессвязные фразы, которыми она так часто, так больно его жалила, что ранки все еще не затянулись.

И все же после рождения Аниты у него мало-помалу вошло в привычку под вечер прерывать работу и, усевшись на скамью в курятнике за домом, смотреть, как суетится во дворике пернатый народец. Дав себе эти несколько минут передышки, он вставал и снова брался за дело.

Фраскита целый год носила траур, и муж ни разу не отметил, что она в черном. Но однажды утром, выходя из кухни и собираясь пойти в мастерскую, он внезапно осознал, что голос матери умолк. Тишина его ошеломила. Распоряжений не было, и отныне ничто не принуждало его вставать из-за стола и браться за работу. Фраскита увидела, как он замер на месте. Она стряпала обед рядом с остановившимся человеком, тот ничего не ел ни в полдень, ни вечером и в ту ночь не спал рядом с ней.

На следующее утро она не застала его в кухне, но и мастерская была пустой и тихой. В конце концов Фраскита нашла мужа за домом, он сидел на старой скамейке, погрузившись в созерцание птичьего двора.

Моей матери не нравилось, когда пугали ее птиц, но это не помешало Хосе покинуть семью и ремесло и переселиться в курятник.

Теперь Хосе лишь несколько раз в день вставал со своей скамьи и обходил огороженное стенами пространство за домом.

Бессильны были и просьбы моей матери, и ее приказания, и угрозы, и даже советы священника, навестившего его в этом невероятном убежище. Казалось, никакие слова до него уже не доходят.

Моя мать трижды в день приносила ему поесть, мыла его в лохани, одевала потеплее или полегче в зависимости от времени года и убирала экскременты, которые он оставлял в углу двора. Она построила над ним маленький деревянный навес, защищавший его от дождя и от солнца.

Поначалу Фраскита старалась скрывать от деревни внезапное помешательство мужа, успокаивала встревоженных заказчиков, уговаривала потерпеть. Она даже родителям своим не сказала, что их зять выжил из ума.

Но любопытным соседкам тишина в мастерской не давала покоя, и они выискивали малейшую возможность проникнуть в тайну. Все они под разными предлогами перебывали в доме Караско и, не подавая виду, вели свое маленькое расследование. Вскоре они поняли, что им здесь не рады и что во двор их не пустят.

Языки развязались, предположения посыпались самые удивительные: одни утверждали, будто Хосе покинул деревню, другие – что ведьма-жена, та, что венчалась в белом платье и увяла в день свадьбы, в припадке ярости обезглавила его ударом топора. В конце концов женщины убедили мужей, что дело неладно, и отправили в дом Караско небольшую делегацию.

Несколько мужчин, очень официально потребовав, чтобы им дали переговорить с Хосе, разумеется, не ждали, что предполагаемая убийца отведет их в курятник. Фраскита оставила их среди всполошившихся кур. Не добившись ответа от словно бы бесчувственного тела, они извинились за причиненное беспокойство и ушли пристыженные. С тех пор о колеснике в деревне не заговаривали, и никто больше не купил у моей матери ни одного яйца.

За те два года, что Хосе прожил среди пернатых, он совершил удивительное путешествие по ступеням птичьего общества.

Напуганные его появлением куры поначалу жались к петухам в полной неразберихе перьев, помета и пыли. Но вскоре молчаливый верзила перестал вызывать у них беспокойство, огромный петух, повелитель курятника, стал подбираться все ближе к новому предмету, торчавшему посреди двора как чурбан, а там и все остальные последовали его примеру. Даже самая слабая курочка, глядя на других, осмелилась клевать подметки Хосе. Тот сидел истуканом, их не отгонял, и вскоре эти вольности стали привычными, так что матери, пытавшейся спасти его башмаки, приходилось время от времени самой гонять кур.