СССР-2061: сборник ЭКСМО

— Как это странно, — медленно сказал я, — что человеку, обладающему глубочайшими знаниями относительно статистики нарушения дисперсий, еще нет шестнадцати лет…

Вот так. Сейчас ты носик вытрешь рукавом, потом не сдержишься, раз шмыгнешь, два шмыгнешь — да и разревешься. И назовешь меня фашистом, и гадом, и как только вы меня не называли с вот этого самого стула. А после истерики поедешь ты тихо-мирно домой в свой Акмолинск, и, быть может, ума наберешься там.

— Перестаньте, — сказал вдруг чернявый Гильямов. — У нас есть право совершать ошибки, потому что если их не совершать, то не совершится вообще ничего. А вы над нами издеваетесь. За что? Мы хотим делать что — то полезное и интересное. Что в этом плохого?..

Он говорил, по-прежнему глядя в точку перед собой.

Я понял, что это был за ступор такой: у него разрушилась мечта, и смотреть ему никуда не хотелось. Тот корабль, у которого их выловили, уже полчаса, как отбыл, и мысленно этот Сергей был там, на нем. Ну ничего. Мечты — они тем и хороши, что им можно предаваться на расстоянии от объекта грез.

Вот о чем мечтал в детстве я? Ну, правильно — о еде. Как всякий ребенок, переживший Войну, родившийся в Войну, или родившийся сразу после Войны — я мечтал о еде.

До умопомрачения. До полной невозможности воспринимать мир как-то иначе, нежели через призму гипотетической съедобности предметов.

Когда вернулся отец, я уставился на его культю — стоял и заворожено смотрел на ногу, заканчивающуюся чуть выше колена. Он подумал, наверное, что я испугался его увечья, и, улыбнувшись, легонько хлопнул меня, восьмилетнего скелетишку, по плечу: не боись, мол, все в порядке.

А я очнулся, поднял на него глаза и тихо спросил: «Папа, а ты ногу всю съел?!»… Он рванул меня к себе, и то ли ткнул меня носом в свое плечо, то ли сам зарылся в меня лицом — и заплакал, тихонечко поскрипывая зубами…

Как он работал потом… Как все они, одноногие, однорукие, или совершенно здоровые, но все до одного — со страшными глазами, пронзительными и яростными, — работали тогда. Разбирали завалы, строили, убирали с улиц искореженную технику, снова строили: дома, школы, больницы, университеты, заводы, аэропорты, дороги. По всей огромной, возрождающейся через десятилетия после развала, великой стране стоял сплошной треск мышц.

И выстрелов. Потому что никуда не делись фашисты — они просто потеряли хозяев. Никуда не делись предатели — они просто лишились кормушки. Ничего особенного не сделалось с негодяями — просто наступил мир и они полезли из щелей, в которых затаились на время войны.

Те же фашисты, те же предатели и те же негодяи, с которыми отец воевал, будучи солдатом, стали убивать, грабить и обманывать воспрянувших было людей — и тогда отец стал воевать, как милиционер.

А я тогда все мечтал об одном: наесться досыта. И потом, когда мечта эта стала сбываться все чаще и чаще, почему — то ничего на смену ей не приходило, никаких новых жажд.

До того дня, когда оперативную группу отца не сожгли прямо в участке из трех «хашимов».

Это была одна из крупнейших рэкетирских банд если не в Союзе, то в республике — точно. Я не успел, конечно, поучаствовать в их поимке, но потом наверстал за счет других. Потому что уже точно знал, чего хочу больше всего: истреблять тех, кто паразитирует на мирной жизни, кто цинично рушит вселенную свободных людей, созданную моим отцом на дымящихся руинах ада.

Треть века я мечтал об одном: ловить их, сколько хватит сил. И эта мечта тоже сбылась, и даже более того: сил еще предостаточно, а ловить, собственно, уже особо и некого.

Разве только что вот. Полюбуйтесь, майор Свирский, полюбуйтесь, Владимир Федорыч, дорогой вы мой человек, заслуженный работник милиции, начальник Отделения внутренних дел по Западному корпусу космопорта «Байконур», на своих злоумышленников. Эких вы волчищ матерых сцапали, товарищ майор. Поздравляю!

Впервые появилось в новом СССР поколение, мечтающее не о еде или мести, а о работе, о пользе, о нужности своей грезящее — а вы ему: «Предъявите ваши документы!».

Ну не паскудство? Выходит, что если нет тебе еще шестнадцати лет, то нет у тебя и права быть стоящим человеком. Так, а?

Хотя и толку-то с них, мышат эдаких…

Когда чернявый мышонок прервал свой монолог, я спросил:

— Вы хоть девятый класс окончили?

Гильямов даже не моргнул, но поджал губы. Заруба дернул щекой и уставился в пол. Так что ответил за них Нелыкин.

— Да какой там… — зевнул он, тыча пальцем в монитор перед собой. — Регулярные пропуски фигурантами занятий в школе номер четырнадцать города Акмолинска отмечаются с середины января. То есть, с начала второго полугодия… Во-о-от… Дирекцией школы представление в детскую комнату милиции направлено тридцать первого января… Та-а-ак… Беседы с родителями…

Нелыкин повозюкал пальцем по дисплею, открывая новые файлы, и несколько оживился:

— Второго февраля — постановление ДКМ о запрете на посещение пионерами Гильямовым и Зарубой космоцентров Акмолинска, всех трех. А у них там такая программа была, Владимир Федорович! Такой даже наш «Динамо» пристыдить можно. Батюшки-батюшки!.. Центрифуга…