СССР: Дневник пацана с окраины

Гурон заржал. Немец замахнулся на меня, Гурон схватил его за руку.

– Не трогай ты малого. Ты что, не видишь, что он бухой? Ему много не надо – пробку понюхать, и готов…

– Это ты, может, готов… А я вообще… это… в норме.

Немец и Гурон ржали.

– Пошли вы в жопу. Хули вы лахаете?

Они продолжали ржать.

– Все, идите на х… я ухожу…

Гурон схватил меня за шею, сильно сжал.

– Никогда не посылай пацанов на х… ты понял? Если в п…ду – еще ладно, но никогда не на х… ты понял? А то не посмотрят, что пьяный. Ладно, давай иди… У нас с Немцем свои разговоры. Э, куда? Тетрадку оставь.

Я положил тетрадь на лавку.

– Что, понравилось, да? – Немец хохотал. – Когда еще на бабу залезешь? Лет через десять, да? А тут – дрочи каждый день, лови кайф!

Дома была только мама. Она сидела в зале на диване. Я сказал:

– Привет.

– Привет. Ты что – пил?

– А что?

– Как это – а что? Сколько тебе лет? Всего четырнадцать. У тебя – растущий организм… Где ты пил, с кем и что?

– Не твое дело!

– Как ты со мной разговариваешь? Как это – не твое дело?

– Пил, не пил – тебя не касается…

– Как это – не касается? Я твоя мать все-таки или нет? Я не потерплю, чтоб ты с такого возраста начал пить…

– Не надо меня только лечить, ты поняла? Все вы говорите – пить плохо, пить плохо… А что здесь плохого? Папа пьет, дядя Жора пьет…

– Папа выпивает иногда. И дядя Жора тоже. И ни один, ни другой – не алкоголики. А в твоем возрасте они еще не выпивали…

– А откуда ты знаешь? Может, они с первого класса бухают… – Я засмеялся.

– Иди ложись. С тобой сегодня нет смысла разговаривать. Завтра поговорим.

Мама отвернулась к телевизору. На большой сцене стояли два ведущих, тетка и дядька.

– Говорит и показывает Юрмала! – сказала тетка и заулыбалась.

– Добрый вечер, дорогие друзья! – сказал дядька. – Начинаем наш конкурс эстрадных исполнителей.

* * *

Я вынул из-под жестяного карниза на балконе заначенную «космосину», чиркнул спичкой, подкурил, затянулся. Темнело. Небо над пятьдесят первым детским садом было еще светлое. Листья на деревьях закрывали полдвора. Возле третьего подъезда, у разрытой теплотрассы, лежала куча накопанной земли. Я задрал голову, глянул вверх. С балкона на четвертом торчала голова Ольки Якимович.

– Смотри, там Маненок девчонку в подъезд не пускает, – сказала Олька.

Я повернулся, чтобы видеть из-за вазона с анютиными глазками. На крыльце подъезда, под лампочкой, стоял Сергей Маненок, Санин младший брат, а рядом с ним – какая-то баба, я ее не знал. Он держал дверь подъезда и заслонял ей проход. На ней были джинсы – невытертые, почти новые – и белая майка. На спине, под майкой, выделялась застежка лифчика.

– Ты не ставь себя слишком высоко, ты поняла? – сказал Маненок. – Я тебе ничего плохого не делаю, просто хотел поговорить.

– Мне с тобой не о чем разговаривать.

– А чего это тебе нечего со мной разговаривать, а? Кто ты такая? Ты мне скажи, кто ты такая?

Она сделала шаг назад, остановилась. Маненок тупо смотрел на нее.

– Ну что, так и будем стоять? – спросил он.

Она молчала.

Я сделал последнюю затяжку, бросил бычок в Маненка и тут же присел, чтоб он меня не заметил.

– Е…ный в рот! – заорал Маненок. – Вы что, вообще? Бычками кидаться… Чуть мне тенниску не прожег. Узнаю кто – попишу!

Хлопнула дверь подъезда. Послышались шаги. Потом дверь хлопнула еще раз. Я осторожно выглянул. Маненок стоял у подъезда. Ее уже не было. Он вынул из кармана пачку «Астры», закурил, пошел к сто пятидесятому. На втором этаже в окне кухни под нами зажегся свет. Это была она.

Она открыла холодильник, достала бутылку сливок, продавила пальцем крышку, отпила. Наверно, родственница тети Светы. Тетя Света жила вдвоем с сыном Витей. Он закончил двадцать восьмую, поступил в «машинку», а в том году ушел в армию.

Двор осветили фары машины. От сто сорок шестого ехала «Волга»-«скорая». Она остановилась у четвертого подъезда.

* * *

Я стоял на балконе и ждал, что она тоже выйдет на балкон. Над домом взад и вперед носились ласточки. В детских садах пищали малые. Ревели двигатели на ремонтном заводе. Солнце еще не перешло на эту сторону, и половина двора была в тени от дома.

Утром я видел ее в окне кухни. Она достала из холодильника масленку, намазала масло на батон, поставила чайник.

По дорожке шел Коля – наверно, из «стеклянного»: в сетке нес трехлитровую банку кваса, две бутылки молока и квадратный хлеб. Мы не виделись с начала каникул. Я свистнул. Коля глянул вверх.

– Привет, – сказал я.

– Привет.

– Как дела?

– Как обычно. Только скучно на каникулах…

– Как твой Серый?

– Служит. В Афгане.

– Ну, ладно, давай.

– Пока.

Она вышла на балкон. Я дернулся. Внутри как будто что-то лопнуло. Она была в той же самой белой майке, что вчера, и в красных спортивных штанах. Она взялась руками за перила балкона, глянула по сторонам, задрала голову. Я не успел спрятаться.

– Привет. Меня зовут Ира. А тебя?

– Игорь…

– Очень приятно.

– Мне тоже… Ты родственница тети Светы?

– Да, ее племянница.

– А давно приехала?

– Третий день.

– А откуда, если не секрет?