СССР и Гоминьдан. Военно-политическое сотрудничество. 1923—1942 гг.

Чан Кайши был недоволен упрочением советско-японских контактов. По этому поводу он отмечал в своем дневнике: «Хотя Россия не вступила в альянс, Сталин был принципиальным подстрекателем. Если Япония не двинется прямо на юг, Сталин использует русско-японский договор о ненападении, одобрит продвижение Японии на юг. Это очевидное сталинское намерение» (перевод мой. – И. В.)⁷⁴¹. Кроме того, сближение Москвы и Токио усиливало тревогу Чунцина о возможном разделении ими Китая на сферы влияния.

Чан Кайши пытался воспрепятствовать советско-японскому соглашению, прибегая к двойственной политике. В официальных контактах с Москвой руководство ГМД делало акцент на убеждении в необходимости дальнейшего сотрудничества. В частности, Чунцин заявлял о готовности признать особые советские права на Синьцзян. Чан Кайши использовал удобные случаи, чтобы обозначить свои дружеские чувства к Советскому Союзу. Например, 23 февраля 1941 г. он впервые посетил посольство СССР, чтобы принять участие в праздновании 23-й годовщины РККА. Вместе с тем с 7 мая по 8 октября 1940 г. правительство ГМД вело тайные переговоры о мире с Японией. Это было и реакцией на осложнение для Китая международной обстановки, и средством давления на Москву. Однако после формирования в июле 1940 г. второго кабинета премьер Коноэ взял курс на вторжение в Юго-Восточную Азию. 1 октября того же года военный министр Японии Хидэки Тодзио отдал приказ о свертывании переговоров с Чунцином.

В конце 1940 г. поставки советской техники и вооружения в Китай были возобновлены, но помощь поступала в неполном объеме. По подсчетам Дж. Гарвера, в течение года СССР удовлетворил запросы Чунцина по винтовкам только на 13 %, по моторам – на 14 %, по самолетам – на 28 %⁷⁴².

На этом фоне подписание 13 апреля 1941 г. советско-японского пакта о нейтралитете было крайне негативно воспринято в Китае. Чунцин отнесся к данному соглашению как нарушению советско-китайского договора о ненападении 1937 г.⁷⁴³ Прежде всего это касалось части, в которой речь шла об обязательстве воздерживаться от соглашений со страной, развязавшей агрессию в отношении стран – участниц договора, до окончания вооруженного конфликта. Недовольство также вызывало обоюдное признание СССР и Японией суверенитета Маньчжоу-Го и МНР. Однако негодование китайского внешнеполитического ведомства было во многом формальным. Оставить спорный вопрос без внимания было для Чунцина равносильно согласию с утратой прав на эти регионы. Но в обстоятельствах, когда Чан Кайши не имел возможности повлиять на развитие ситуации, сохранение сотрудничества с Москвой было важнее демонстративного протеста.

В ходе беседы, состоявшейся 19 апреля 1941 г. между Чан Кайши и послом СССР в Китае А.С. Панюшкиным, стороны попытались сгладить негативные последствия от заключения пакта для взаимоотношений Москвы и Чунцина. Чан Кайши заметил, что «несмотря ни на что, вера нашего народа в Сталина остается непоколебимой… Мне хотелось бы только надеяться на то, что если СССР будет предпринимать какие-либо шаги в отношении Японии, то это не будет тайной для нас». Панюшкин, в свою очередь, заявил: «Пакт о нейтралитете, заключенный СССР с Японией, не вносит каких-либо изменений в советско-китайские отношения. Это подтверждается, с одной стороны, тем, что при заключении пакта Китай совершенно не упоминается и не затрагивается, с другой – нашей непрекращающейся помощью Китаю»⁷⁴⁴.

В дальнейшем Чан Кайши избрал пассивную тактику. Поскольку подписание Москвой и Токио пакта о нейтралитете стало провалом политики лидера ГМД, ориентированной на втягивание Советского Союза в войну с Японией, это могло подорвать его авторитет в партии. В докладе правительству от 24 апреля 1941 г. Чан Кайши проигнорировал то обстоятельство, что гоминьдановская дипломатия пыталась препятствовать соглашению между СССР и Японией. Он, напротив, утверждал, что апрельский пакт полезен для Китая, так как может стать одним из оснований для начала японо-американской войны.

Заключение советско-японского пакта о нейтралитете не привело к фатальным последствиям для политического взаимодействия СССР и ГМД. Это говорило о том, что баланс, установившийся в советско-китайских отношениях, был выгоден обеим сторонам. Они понимали, что война между СССР и Японией не снята с повестки дня. 30 декабря 1941 г. вицеминистр иностранных дел Китая Фу Бинчан сделал заявление о том, что Чунцин заинтересован в советско-японской войне и что он верит в ее неизбежность⁷⁴⁵. Вероятность конфликта не исключалась и Токио. В беседе с послами Германии и Италии министр иностранных дел Японии, адмирал Т. Тойода, разъяснял, что «это лишь временная договоренность… своего рода сдерживающее начало Советского Союза до тех пор, пока не будет закончена подготовка»⁷⁴⁶.