СССР: вернуться в детство 3

— Да она на пять тетрадок всего.

— Хренас-с-се. Ну, давай, — Вова взял первую тетрадь и остановился на названии, слегка выпятив губу: — Ни больше, ни меньше…

— Ага. Только комментарии и дополнения сразу по ходу, я буду на листочках дописывать.

— М-гм.

Мы поели стратегически заготовленных бабушкой пирожков, потом Вовка устроился с первой тетрадкой черновика на кровати, а я с книжкой, кипой листков и ручкой — у него на плече. Мы разобрали первую и даже вторую тетрадь, когда Вовка спросил:

— А сколько времени?

Я ахнула и побежала к бабушке, смотреть на будильник.

— Полдесятого уже!

— Всё, я помчал до Мухиной, может, оттуда уеду.

— Да ну, нафиг!

— Чё, троллейбусы-то ходят. Наверное. Не уеду — так за полтора часа пешком дойду.

— А смысл? Завтра опять переться через весь город? Я тебе в соседней комнате раскладушку поставлю.

— Это которая кухня?

— А что, тебя смущает присутствие плиты и стиралки?

— И раковины.

— Да и пофиг. Ну, хочешь, я там лягу?

— Если честно, я бы предпочёл лечь с тобой.

— Боюсь, родственники не оценят.

— Да я же просто так, без намерений.

— Вот-вот, Ромео родичам Джульетты то же самое кричал.

— Фу на тебя, пошлячка. Я ей тут о высоком, а она…

Я обняла его и захихикала. Ехидно.

— Бесявая девочка, — сказал Вовка и погладил меня по голове. — Я, понимаешь, люблю её, а она меня бесит. Супнабор малолетний! И ржёт, главно… — тут я, конечно, заржала ещё сильнее. — Но пахнешь ты всё равно вкусно.

— О-ой, — я длинно выдохнула, — Вовка, не смеши меня, а. Меня и так терзает предчувствие пубертатного периода, заново переживать все эти «прелести», фу-фу-фу…

— Да уж, башка лет в четырнадцать почти не работает.

— Вот и радуйся, что тебе восемь!

— Показывай давай свою раскладушку, да пошли тогда съедим что-нибудь более основательное.

Раскладушка была сочтена вполне себе кошерной — ещё бы, там же матрас в придачу шёл! Вместо подушки Вовка согласился на мою сложенную кофту (на том основании, что она пахнет мной), а одеяла толстые он летом никогда не любил, так что моё покрывало вполне сошло.

— Зубную щётку тебе выдам из стратегических запасов, — я заглянула в сервант, где хранилось всякое на случай внезапного исчезновения всего в магазинах, — а то что ж ты будешь, как питекантроп.

Вовка кинул щётку на свою импровизированную кровать, и мы пошли ужинать.

— Печаль только, что потеряют тебя. Паника будет?

— Не-е! Мать думает, что я в деревне, а бабушка с дедом — что дома.

— А Наташа в Пивоварихе осталась?

— Ага, с бабушкой.

— Так-то ты её мог бы с собой брать.

— Буду, потом, как обустроимся.

Наши приехали чуть ли не в одиннадцать, и были поставлены перед фактом наличия гостя — не выгонять же ребёнка, действительно. Мама, когда обнаружила нас, голова к голове вычитывающих мою рукопись про Павлика Морозова, по-моему, решила, что я нашла себе такого же странного (и слегка отбитого) друга, как я сама.

И, по-честному, она была, в общем-то, права.

На следующий день пошёл дождь, да такой мощный, что ни о каком садоводстве и речи быть не могло.

— И не уедешь ведь даже, — с досадой сказал Вовка, глядя в окно.

Да уж, ехать по дождю в сандалях[13], шортах и футболке — идея так себе.

— Да и оставайся!

Он помолчал.

— И что про меня подумает твоя матушка?

— А она должна что-то особенное думать? Обстоятельства непреодолимой жизненной силы, все дела. А завтра, дождь, может, перестанет — вместе в «Восточку» съездим, м?

— С письмом?

— Ага. Пошли, «Морозовых» добьём. Надо их распечатать и заслать, пока тема трепещет.

— Давай тогда я вычитывать пойду, а ты печатай.

Так мы торжественно произвели распределение обязанностей и пошли работать.

30 июля 1984

Ночью дождь разошёлся пуще прежнего, но к утру, на удивление, тучи поредели, а к девяти и вовсе выглянуло солнце и начало жарить, как ни в чём не бывало. Не воспользоваться этакой оказией было глупо, и мы-таки понеслись в газету.

В «Восточно-Сибирской правде» на меня смотрели уже как на всадника апокалипсиса. Наверное, ближе всего я была к Чуме. А теперь ещё кого-то с собой привела, и хуже всего, что неизвестно, кто это из трёх оставшихся — Война, Голод или Смерть.

— Вы за авторским экземпляром? — спросили меня в знакомой комнате.

— Я? Вообще-то, нет. Но если есть — давайте.

Лишним не будет, в самом деле. Напечатали мою антикулацкую статью! Посмотрю потом: с купюрами — нет. Я упаковала газетки (пять штук!) в портфельчик и спросила: к кому бы обратиться с козлиным вопросом. У тёток дружно вытянулись лица, и они (от греха подальше) отправили нас к главному редактору.

Глав. реду, полагался секретарь. Полагалась. И мы — очень вежливо, между прочим — эту секретарь[14] попросили зарегистрировать наше обращение (в двух экземплярах) в журнале входящей документации и один экземпляр нам вернуть. А то будут нас сейчас из кабинета в кабинет футболить.

Не знаю, почему процедура проставления даты и штампика всегда так людей напрягает.

— Я зарегистрировала, держите, — немного нервно вручила нам наш листок тётя.