Стадия серых карликов

В прокисшем, провонявшем вяленой рыбой баре толкалась в основном залетная публика, приехавшая, видимо, на ВДНХ блеснуть своими достижениями, а Степка нуждался в местных пропойцах, которые знали таксиста или его странного друга. Он рвал и метал: все вокруг пили пенистое, золотистого оттенка пиво, а ему надо было во что бы то ни стало разыскать адрес паровозника, ехать к нему, уламывать, если тот, к тому же, окажется дома. Между тем Степка разыскал адрес и, опять отвечая на призыв гаражного начальства бороться с порожними пробегами автотранспорта, прихватил на Звездном бульваре попутную двуспальную кровать, желающую иметь по ночам нагрузку в новом доме на Алтуфьевском шоссе.

Странный друг Женьки Кавказца дверь лишь приоткрыл, просунул правое плечо в щель и с вызывающим высокомерием человека нервного и загнанного спросил:

— А вам что угодно?

Он только что выпроводил очередную комиссию, которая, как и предыдущие, не смогла до конца разобраться, прав ли был гр. Коновицын М. Р., создавая паровоз в двухкомнатной квартире пусть даже на первом этаже, а также имел ли он право в вышеозначенном паровозе поднимать пар в честь Дня железнодорожника, а если поднимать, то (по соображениям безопасности, поскольку деяние происходило не в депо, а в жилом доме) до каких пределов. Более того, комиссия за несколько лет работы не пришла к выводу, имел ли он право три года назад, также в честь Дня железнодорожника, опробовать свисток, поскольку автомобильные сигналы в Москве запрещены, а угрозы наезда не существовало, так как локомотив находился в состоянии неподвижности, хотя и при всех парах.

Никаких инструкций по правилам содержания домашних паровозов не издавало ни одно министерство: ни путей сообщения, ни коммунального хозяйства, ни внутренних дел, ни финансов… Посему Максим Романыч Коновицын, ветеран угольной промышленности и пенсионер, уже вторую пятилетку придерживался избранной и оправдавшей на практике методы своего поведения и обращения с комиссиями. Основу методы составляло трудно опровержимое утверждение, что это не настоящий паровоз, а всего лишь действующая модель, почти игрушка, хотя и внушительных размеров. Потом он прибегал к каскаду рискованных заявлений, что топка — это вовсе не топка, а мангал в виде топки, где можно жарить шашлык, если не мангал, то немножко тандыр, где можно испечь лаваш. Паровой же котел — это вовсе не паровой котел, а тульский самовар в несколько измененном, хотя и до неузнаваемости, виде. И здесь комиссии показывался краник, под который следовало подставлять чашки. А свисток — это вовсе не паровозный свисток, а чайника, который, если вода закипит, отзывается.

Откровенно глупое выражение лица у гостя он уже где-то видел, и это обстоятельство сыграло положительную роль — Степка был выслушан. У членов всевозможных комиссий никогда не было печати простодушия на лице. Они всячески старались придать своим физиономиям черты значительности, серьезности, глубокомыслия, озабоченности, понимания всего и вся и черт знает еще чего. Что впрочем не помешало гр. Коновицыну однажды уговорить их посмотреть модель в действии, после чего следующие составы комиссии довольно продолжительное время разбирались с жалобами на слишком любопытную предшественницу.

Выслушав Степку, гр. Коновицын, явно перестраховываясь от всяких случайностей, которые имели обыкновение случаться с ним, сказал:

— Частнособственническим предпринимательством не занимаюсь. Не по адресу.

— Но ведь Женька Кавказец говорил: вы поможете сделать.

— Евгений Кавказыч? Тогда другое дело. Заходи.

Черный паровоз придавал квартире налет траура и печали. Хозяин и гость, как заговорщики, говорили тихо, почти шепотом.

— Сам придумал? — спросил гр. Коновицын, разглядывая ножевилки.

— Не-а… Приятель.

— Псих?

— Да не совсем чтоб нормальный.

— Ободрать сварку — дело плевое. Да, здесь надо на алмазном диске. Но твой приятель искровенит рот себе. Не-е-ет, так нельзя, как он показывает на чертеже. Надо треть режущей кромки убрать, и тогда инструмент станет безопасней. Убрать?

— Убирай.

— Может, содрать все и получатся хорошие вилки? — предложил гр. Коновицын.

— Не-не-не! — запротестовал Степка. — Я и в гараже на электроточиле смог бы.

На столе тоненько зажужжал станочек, зашуршал диск по сварному шву, высекая редкие голубые искры. Степка не стал стоять над душой мастера, сам не любил, когда кто-то сопит сзади, пошел вокруг паровоза, восхищаясь ювелирной отделкой всех частей, зеркальным воронением боков локомотива и стремительной надписью на тендере: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка!»

— Ну, понятно: дачу построить, машину легковую смастерить, — размышлял вслух Степка, — катер на подводных крыльях, ну, трактор, ну, самолет-вертолет, ладно уж, ракету баллистическую, но па-ро-воз зачем? Зачем, Максим Романыч?

Помолчав, гр. Коновицын стал медленно, несколько снисходительно улыбаться, отчего его тонкая, матово-бледная кожа язвенника и страдальца сморщилась в сборку вокруг рта:

— Для ракеты надо жить на последнем этаже. Понимаешь, на последнем?!