Стадный инстинкт в мирное время и на войне

Очень немногие темы приводили к столь оживленной и продолжительной дискуссии, как попытка дать определение науке социологии. И, для того чтобы данное эссе нашло применение в социологии, автору необходимо уточнить, в каком смысле он использует этот термин. Назвать социологию наукой означает, разумеется, выразить точку зрения, согласно которой социология – это совокупность знаний, полученных на основе исследования своего объекта и организованных таким образом, чтобы можно было предсказывать, а если возможно, то и направлять в будущем поведение объекта. А объектом является человек в обществе, или человек ассоциированный.

Таким образом, очевидно, что социология – еще одно название психологии в самом широком смысле, то есть психологии, включающей все феномены сознания без исключений, даже самые сложные, и существенно более полезной, чем любая ортодоксальная психология, какая существует до сих пор.

Социологию, разумеется, часто описывают как социальную психологию, которая в отличие от обычной психологии имеет дело с формами ментальной активности, демонстрируемой человеком в социальных отношениях. Полагают, что общество выводит на свет особые ментальные способности, которыми обычная психология, сосредоточенная на индивиде, не занимается. Сразу скажу, что основной тезис настоящего эссе – то, что упомянутый подход ошибочен и ведет к сравнительной бесплодности психологического метода в социологии. Две области – общественную и индивидуальную – нужно рассматривать как неразрывно связанные. Вся человеческая психология есть психология ассоциированного человека, поскольку человек в качестве одиночного животного нам неизвестен, и каждый индивид проявляет характерные реакции общественного животного, если такие существуют. Единственное отличие между этими двумя ветвями науки состоит в том, что обычная психология не претендует на практическую пользу в смысле выдвижения полезных предсказаний, а социология говорит о работе со сложными проблемами обычной жизни; а обычная жизнь в силу биологической необходимости является социальной жизнью. Таким образом, если социологию определять как психологию, то лучше называть ее не социальной, а практической или прикладной психологией.

Первым результатом полного принятия такой точки зрения станет подтверждение очевидной сложности и необъятности задачи социологии. В самом деле, сама возможность подобной науки порой отвергается. Например, на одном из первых собраний Социологического общества профессор Карл Пирсон выразил мнение, что рождение науки социологии ожидает усилий гения-одиночки калибра Дарвина или Пастера. Позже на подобном собрании мистер Герберт Уэллс пошел дальше и заявил, что наука социология не только не существует, но существовать не может.

Такой скептицизм обычно основывается на мнении, что практическая психология в описанном смысле невозможна. Одни считают ее невозможной в силу того, что человеческая воля привносит в поведение элемент, неизбежно неизмеримый, и делает поведение человека поистине разнообразным, а следовательно, недоступным научному обобщению; другие, приверженцы детерминистской школы, полагают, что поведение человека, хоть и не демонстрирует истинного разнообразия в философском смысле и человеческая воля не является его первопричиной, представляется на деле столь сложным, что свести его к полной системе обобщений будет невозможно, пока наука в целом не добьется значительного прогресса. Любой из этих подходов на практике ведет к равному пессимизму в отношении социологии.

Наблюдаемая сложность человеческого поведения, несомненно, велика и обескураживает. Однако проблема обобщения имеет одну важную особенность, не столь очевидную на первый взгляд. Дело в том, что в качестве наблюдателя мы постоянно зависим от мнения человека о своих поступках; что наше наблюдение о некоем действии в той или иной степени смешано со знанием, полученным от наших чувств, о том, как себе все представляет человек, совершающий это действие, и избежать воздействия этого фактора намного сложнее, чем принято считать. Любой из нас твердо убежден, что его поведение и убеждения сугубо индивидуальны, разумны и не зависят от внешних причин, и любой готов представить серию объяснений, что его поведение согласуется с этими принципами. Более того, такая же аргументация спонтанно придет на ум наблюдающим за поведением ближних со стороны.