Стагнация

В случае с родителями Марка не так. Тут была информация о том, где они жили, кем работали, сколько у них было детей, но чем они занимались, куда ездили в отпуск или ходили в магазин – нет. Ему и не нужно это. Важно было понять, что с ними стало, после его заключения. Он стал просматривать их аккаунты. Мама выкладывала фото с отцом на фоне Новосибирского отделения фригус-тюрмы с надписью «его жизнь будет долгой». Детские фото. Куча комментариев с соболезнованиями и осуждением государственных чиновников. Множество фотографий с пикетов и митингов в поддержку отмены фригус-заключения на длительные сроки. На момент погружения в анабиоз его матери было пятьдесят шесть лет. Они с отцом прожили в Новосибирске до конца жизни. В марте две тысячи пятьдесят пятого года на семьдесят седьмом году ее сердце остановилось.

В профиле отца фотографий было чуть меньше. Особенно печально Марку было смотреть на сделанные уже после его заключения в анабиоз. Наблюдать, как родители старели, как сначала пытались, а затем смирились горю и улыбались по-настоящему. У мамы до последнего были длинные русые волосы. Марк помнил, как она всегда заплетала их в косу. На глаза ему попалось видео, где родители со своими друзьями ездили в Турцию. Они называли это последним пенсионным отпуском и смеялись. Это было на седьмой год заключения. Думали ли они тогда о том, что больше не увидят его? Была ли у них надежда? Оставалось еще сто сорок три года, которые они не переживут. Как они с этим справились? Их сын был, практически, мертв для них! А говорят, что родители не должны переживать своих детей! Это неправильно. Так что же здесь? Кого наказали больше – Марка или их? В чем здесь выражалась справедливость? Отпуск был словно маска, скрывающая всю боль и ненависть к окружению! Не удивительно, что отец умер от инфаркта за два года до маминой кончины. Ему было семьдесят четыре.

– Как жилось родителям в такой ситуации? Они ведь даже не были уверены, что я смогу дожить до окончания приговора. За сто пятьдесят лет что угодно могло произойти, даже я не был уверен. А они? Не слышать, не видеть, но надеяться на лучший исход, – на глазах Марка появились мелкие крупицы слез. Не стесняясь куратора, он смахнул их двумя пальцами правой руки, продолжая смотреть на фотографии.

– Они наверняка приходили посмотреть на тебя, – тихо произнес Пир.

– Приходили?

– Раз в год фригус-тюрьмы обязаны были предоставить право на посещение капсул заключенных для родственников и друзей. Это обязательная процедура, как гарантия того, что все процессы не нарушены и условия заключения соблюдены. Твои родители тогда могли видеть тебя.

– И что? Думаешь, им было от этого легче? Видеть, как их сын лежит мертвым грузом в мавзолее? Думаешь, их это утешало?

Тот лишь вздохнул и заговорил не сразу:

– Я хочу сказать, что по статистике девяносто процентов посещений фригус-капсул приходится на первые десять лет. И нет данных на капсулу, которую бы совсем не посещали. Так что…

– Что? Зачем мне вся эта информация, Пир?

Тот ничего не ответил, и Марк начал смотреть сквозь него. Мысли стали путаться, голова загудела, и он почувствовал, как участился стук сердца.

– Я бы сейчас закурил.

– Как? – тот словно и не понял вопроса.

– Ну, сигарета. Табак, никотин.

– Есть, правда это не совсем…

– Что? – Марк перебил его, – не совсем что? Только не говори, что легально? Или что люди забыли, что это такое.

– Нет, не забыли, – Пир поджал губы, – и не запрещено. Мало кто это делает.

– Да-да, наверняка тут все ЗОЖ – еще одна аббревиатура в копилку, но все-таки? Есть?

– Есть.

Куратор полез куда-то во внутренние карманы своей одежды, достал из них несколько квадратных пачек разных размеров и отправил по столу в сторону Марка:

– Это не совсем сигарета в ее классическом понимании.

– А что это? Парогенератор? Вейп? Дрипка?

– И да, и нет.

Устройство было электронным. На сигарету походило лишь формой. Миниатюрного размера, состоящее из трубки-цилиндра – аккумулятора, испарителя и маленького подобия бачка, в который вставлялась крохотная капсула. Одну из капсул Пир вытряхнул Марку на ладонь, протянувшись через весь стол.

– Это бэйл, спрессованный табак, пропитанный испарительной жижкой с разными вкусами. Он вставляется в этот бачок, крышечка закрывается и все. Нажимаешь сюда и вдыхаешь. Правда это не совсем дым, а пар, но эффект тот же.

– Это мне знакомо, классика.

Парень затянулся и на секунду замер, ожидая, что раскашляется. Но ничего не произошло, лишь вкус какой-то ягоды или фрукта. Ничего не ощутив, он выдохнул.

– Ну как? – спросил куратор, наблюдя за выпущенным паром.

– Пока никак. В мое время это называлось вэйпить или парить.

– И сейчас тоже называется парить. То есть что это такое в принципе ты знаешь?

– Знаю. А обычных сигарет нет? Которые поджигаешь и куришь?

– У меня нет. Но можно достать. Они дорогие и редкие, но сейчас все можно найти.

– Понятно. А есть не ягода?

– Не нравится клубника с вишней? Есть кофейные зерна.

– К кофе я равнодушен. А вкус коньяка или виски? Или без вкуса?