Стая

Кортеж направился к престижному, сверкающему свежей побелкой дому, в котором этажей было больше, чем квартир. Этот дом в городе был единственным, построенным за последние двадцать лет, жильём класса «люкс». Естественно, что этот дом был заселён лучшими людьми города: от депутатов до заслуженных уголовных авторитетов. На одной лестничной площадке проживали спикер городской думы и вышедший на отдых бандит, а этажом выше — начальник местной полиции и крупный бизнесмен. Такое соседство было в городе нормальным явлением. Неизвестно только, понравилось ли бы такое положение вещей человеку «с железной волей», до памятника которому от дома было всего-то метров сто. Он ведь всегда считался аскетом даже среди соратников по партии. При жизни он всегда ходил в длинной до пят солдатской шинели, кирзовых сапогах, в которые были заправлены военные галифе. На роскошь этому пламенному революционеру было наплевать, он ее презирал. От того, наверное, суровый взгляд его памятника, устремленный прямо на этот непростой дом, стал еще строже.

Возле дома, в небольшом, тщательно вычищенном от снега скверике уже собрались встречающие. Они приготовили конфетти, цветы, мелкие монеты и выстроились вдоль шикарной ковровой дорожки, постеленной прямо на мостовую от проезжей части до центра скверика. Там, в глубине сквера под огромными голыми липами было установлено несколько «шведских столов» с разноцветными бутылками и экзотическими фруктами. Холодно не было, хотя солнце с утра и не появлялось из-за низких, темных туч. Порывистый, но не холодный ветер сбивал с голых деревьев снежок, и казалось, что в скверике падает снег.

На одном из столов с выпивкой и закусками лежал огромный хлеб-соль, на расшитом золотом парчовом полотенце — дань старинной русской традиции. Хоть собравшиеся здесь люди считали себя «новыми русскими», но всегда предпочитали подчеркнуть в этом клише именно второе слово. Отсюда и хлеб-соль, и парчовое полотенце, и ковровая дорожка и колокольчики на машине с молодыми. Вообще обилие ярких красок, пусть даже и в отдельно взятом месте, для города было не характерно. Это было нарушением серого, монотонного пейзажа из дня в день повторяющегося и привычного. Для города помпезность и блеск свадебной церемонии больше походили на нелепость, каким является желание построить светлое будущее в отдельно взятом дворе.

Около столика с хлебом-солью стоял отец жениха и с волнением поглядывал на часы. Он время от времени перебрасывался парой слов с окружающими его близкими друзьями, среди которых он выгодно отличался прекрасной фигурой, ухоженным лицом и манерой держаться: властно, и в то же время снисходительно. На вид ему было лет пятьдесят или чуть больше. Но, лишь, подернутые сединой, виски, да мелкая сетка морщин возле глаз, напоминали о его возрасте. Однако назвать этого высокого роста, широкоплечего с холодными голубыми глазами на мужественном лице, человека пожилым, язык не поворачивался. Он рано овдовел, но так больше и не женился. Недостатка в женском внимании он, наверняка, не испытывал, но ни одна из женщин так и не смогла надолго задержаться в фокусе его внимания. Поэтому он был слегка раздосадован ранним браком сына, ведь ему только недавно исполнилось двадцать два года. Рановато для женитьбы, но отговаривать сына он не стал.