Стая

Избор не знал никого с таким именем. Пожал уклончиво плечами. Странная девчонка не мешала его одиноким думам течь так же просто и спокойно, как Ладожка вливается в задумчивые воды Волхова. Вряд ли эта девчонка могла кого-либо убить, как уверял пришлый краснорожий толстяк Горыня. Еще тогда на дворе Избор не поверил ему. Украла – может быть, сбежала – наверняка, но вряд ли убила…

– Никто его не помнит, – вздохнула девка. – Я теперь и сама не знаю – был ли у меня брат…

Помолчали. Княжич удобнее устроился в мягком земляном ложе под пнем, глянул на девку снизу вверх:

– А ты откуда Бьерна знаешь?

– Так, шли вместе… – Она попыталась улыбнуться – воспоминания о варяге явно радовали ее. Однобоко распухшая губа некрасиво искорежила лицо.

Избор поморщился:

– Чего ж разошлись?

– Получилось так… – Она помрачнела, выпрямилась, глядя прямо перед собой, положила руки на колени. Ее пальцы – тонкие, почти прозрачные, огладили шерстяную материю, нашли какой-то заусенец, принялись скоблить.

– Горыня этот – он кто тебе? – поинтересовался Избор, вспомнив толстяка и синеглазую девицу.

– Никто.

– А Милена? – Теперь ему стало вправду стыдно. До чего дожил – он, княжий сын, расспрашивает о приглянувшейся девке рабыню Бьерна!

– Сестра почти… – как-то неуверенно произнесла девчонка. Задумчиво глянула на княжича, осторожно потерла пальцем распухшую переносицу. – Не знаю…

И, переводя разговор, быстро, заученно выпалила:

– Что ж мы говорим да не знакомимся? Меня Айшей кличут, а тебя как?

Княжич усмехнулся. Воровка была потешной, ее имя тоже, а особенно забавным казалось увидеть, как она оторопеет, когда поймет, с кем только что болтала, будто с ровней.

– Избор, сын Гостомысла, – поднимаясь с земли, сказал он. Тоска, теснившая грудь всю первую половину дня, исчезла. Дышать стало легче, свободнее.

Избор перебрался через вылезшие из земли коренья, вышел на тропу, отряхнул с портов прилипший мох. Девчонка тоже засобиралась – оперлась на руку, соскочила с пня. Стоя она доставала Избору лишь до плеча. Вздохнула.

– Княжич, значит, – произнесла равнодушно. – Значит, верно, не было у меня брата, коли даже ты его не знаешь…

И, словно забыв о собеседнике, слегка припадая на больную ногу, заковыляла прочь.

Дни текли, будто вода в Волхове. Травень подходил к концу, на вспаханных полях стала пробиваться свежая ровная зелень, в роще у берега белыми лапками распушилась и опала верба, а березовые почки полопались, открывая свет робкой листве.

Изо дня в день Альдога привычно поднималась с рассветом, набирала шум к полудню и негромкой собачьей брехней отходила к ночи. Готовые драккары да расшивы по-прежнему простаивали у пристани, уже сместившись в самый ее край и уступив место торговым судам. Суда шли в Альдогу с востока и запада, с озера Нево и Ильменя, с Онега-озера и с Белозера, с маленьких судоходных рек, разрисовавших приальдожские земли, и из земель корелы, где реки наполнялись лишь весною и пропускали только маленькие, доверху груженные лодчонки.

Гостомысл медлил с решением о походе, каждый вечер угрюмо выслушивая упреки старейшин, Избора, Вадима да Энунда. Энунд настаивал на походе не меньше прочих, хотя с его хлипким телом и почтенными годами рваться в путь казалось нелепым. Роптали даже дружинники, сочиняя издевательские песни о боязни князя потерять последнего сына и открыто распевая их прямо в дружинных избах. Помалкивал лишь Бьерн со своей ватагой, Уже все давно забросили каждый день ходить на пристань и проверять корабли, только варяг с завидным упорством полдня проводил подле своего снеккара. Время от времени Вадим звал его потягаться силой – хотел на деле проверить воинское умение Бьерна, однако урманин всегда отказывался, охотно устраивая учебные поединки для своих воев прямо на княжьем дворе. Глазеть на сии поединки сбегалось пол-Альдоги. Обсуждали ловкие руки Тортлава, умеющего метать ножи, будто вынимая их один за другим из рукава рубахи, неимоверную силу Слатича, способного поднять тяжелый двуручный меч одной рукой да еще и разрубить им с первого удара пеньковый канат. Шептались о том, как могучий Фарлав махом боевого бича раздробил в щепы три сложенных друг на друга щита, и о том, как верткий щуплый Эрик стрелами с двадцати шагов нарисовал на княжьей городьбе большую лодью.