Стая

Слатич шел от реки, вода сбегала по его лицу, капала с мокрых пальцев, склеивала волосья на груди. Рубаху Слатич перекинул через плечо, от кожи словена в утренней прохладе исходил пар.

Заметив притку, Слатич удивленно вскинул брови:

– Ба! А ты-то как здесь очутилась?

– Пришла.

Айша не умела объяснять. Да и выказывать свою радость не умела. Ей хотелось закричать, обвить руками могучую шею воина, прильнуть к его груди, но вместо этого вымученно улыбнулась:

– Меня Орм привел.

– Всех нас этот проклятый урманин привел, дай ему боги здоровья.

Лицо у Слатича было большое, плоское, круглое, как луна в полнолуние, мясистые губы казались слишком мягкими для такого крупного и сильного мужчины, а глаза, наоборот, – чересчур маленькими. Слатича никто не назвал бы красивым или даже приятным.

Но нынче Айше его лицо казалось самым красивым лицом на свете. Глядела на него, а пред глазами проносились те дни, что провела вместе с ним и Бьерном, – путь в Альдогу, двор князя, море, вечерние посиделки со старой, так любящей байки властительницей Асой, маленькие и большие урманские усадьбы, жар костров и горящих домов, пьяные стычки после пира, дружеские объятия после битвы.

– А где Бьерн? – вырвалось то, что висело гирей на языке, вызывало боль в груди, заставляло надеяться.

Нет, она не хотела любить Бьерна, знала – это бессмысленно. Просто тянулась к нему, как оставленные хозяевами псы тянутся к тем, кто делит с ними пищу и кров. Сам того не ведая, Бьерн был ее лучшим другом, защитником, единственным родичем, ее тайной и силой. В нем, как и в ней, все еще дышало спокойствием и тишиной лесов оставленное далеко позади Приболотье и пела загадочной страстью та, единственная, ночь… Без Бьерна мир менялся – Айша не могла сказать – лучше ей становилось или хуже, – просто большую ее часть вдруг занимала пустота, которую надо было чем-то заполнить, но она не знала – чем…

Слатич помрачнел;

– Не знаю. Он собирался уйти лесом. Остался у южных ворот. С ним были Избор и Латья. А Вадима убили. Я сам видел.

Повеяло прохладным осенним ветром. Кожа Слатича покрылась мурашками, он стащил с плеча скомканную рубашку, расправил, собираясь надеть. Лицо Слатича скрылось под тканью, вынырнуло из ворота. Широкие ладони огладили рубаху на груди, похлопали по бороде, зачесали волосы со лба к затылку.

– Видать, ихний конунг не так уж могуч да важен, как сказывали, – проговорил Слатич, сверху вниз покосился на притку: – Да ты не грусти, сыщем наших. Земля-то у них тут не самая великая, кругом вода. Сыщем, как пить дать!

– Сыщем, – кивнула Айша, Сейчас она была готова соглашаться с любыми словами воина, лишь бы не молчал. Для того и сказала: – Харека ранили. Я его подлечила немного. А Орм не дается, говорит – царапина, не более…

Она не была уверена, что Слатич знает Волка, но воин согласно кивнул:

– Знаю. Я с такой раной, что у Харека, и двух шагов не прошел бы. Недаром говорят, будто берсерки у них нечто вроде зверей воинского бога. Наподобие сторожевых псов, что ли…

– Берсерки? – Урманский язык Айша знала с детства, – ежели у тебя в землях князь – урманин, как не ведать его речей? Слово «берсерк» она слышала часто и много, особенно часто стала слышать тут, в северных землях. Берсерков боялись и почитали. Конунги предлагали им любую плату, чтоб заманить к себе на службу.

– Харек – берсерк? – переспросила она.

– Так говорят.

Сквозь рубашку на груди Слатича проступали мокрые пятна. Вой потер одно из них, хмыкнул, словно удивляясь, почему пятно не исчезает. Говорить с маленькой приткой ему было не о чем, но уходить от землячки вроде тоже не подобало. Мялся, озирался по сторонам, размышлял, что бы еще такое брякнуть.

Мимо протопали несколько урман – освеженные купанием, веселые, забывшие вчерашние беды. Один, тонкий в кости и самый молодой, проходя, зацепил Слатича за рукав, приветливо ухмыльнулся:

– Нашел свою герд уборов?

На щеках Слатича проступили красные пятна – то ли от купания, то ли от смущения.

– Тьфу, дурак, – обиженно буркнул он и на всякий случай отстранился от притки. – Ты знаешь, что значит «герд уборов»?

– Женщина, – ответила Айша.

– Тем более дурак, – обиделся Слатич, повертел башкой, пыхнул: – Ну, я пойду. Еще свидимся. – И тяжело потопал за ушедшими урманами. Отойдя подалее, прибавил шаг, окликнул приятелей: – Тортлав!

Нагнал, оживленно махая руками, принялся что-то рассказывать. До Айши донесся дружный хохот.

Ей смеяться было не с кем. Зато искупаться, как все, она могла, надо было только отойти подальше от мужиков да сыскать кустики иль валун, чтоб прикрывали с берега.