Стая

Огонь взобрался по поленнице, охватил ее всю целиком. В небо полетели яркие искры, горестно, по-волчьи, завыла Скъяльв. Завопили, провожая своего хевдинга, воины Белоголового.

– Прощай, ярл, – шепнула Айша, и вдруг пламя вспыхнуло, вырвалось вверх высоким языком. В сердцевине огня медленно поднялась и почти села темная фигура, ее голова повернулась, сбросив почти совсем съеденное огнем погребальное одеяло. Сквозь огненную пелену мертвый ярл взирал на Айшу.

– Прощай, притка, – послышался ей голос Орма. Пламя осело, ярл упал обратно на горящее ложе.

В небо потянулся черный ядовитый дым. Айша отвернулась. Ей больше не на что было смотреть…

Утром, когда все разошлись, Хаки прокрался к пепелищу, зарезал сторожившего пепел воина и положил в еще тлеющие угли свой топор. Айша видела, как он (совсем как Харек) встал пред пеплом врага на колени и склонился, уважая Орма в смерти более, чем уважал в жизни. Потом поднялся, пнул ногой тело убитого стража, засмеялся и пошел прочь.

А днем они уже шагали по лесу, держа путь к усадьбе Сигурда Оленя, конунга Хрингарики. Белоголовый Орм более не охранял свою добычу, и Хаки спешил забрать все то, что ему не удалось отобрать у ярла на Бегне, в Воротах Ингрид.

Глава шестая РАБЫНЯ

В конце концов, что бы ни случалось, жизнь опять находит наезженную колею, сползает в нее и катит, как колесо обозной телеги, – неспешно и ровно, лишь слегка подпрыгивая на ухабах. Гюда тоже понемногу привыкала к своей новой жизни. В усадьбе работы было не намного больше, чем в Альдоге. Суровая и властная Тюррни оказалась справедливой и рачительной хозяйкой. Сигурд каждые три дня отправлялся в лес на охоту, захватив с собой двоих родичей. Гутхорм вел себя как обычный мальчишка – любопытный и неосмотрительный. Приставал к Гюде с расспросами об Альдоге и о том, как ее брат оказался в дружине конунга Вестфольда, вздыхал завистливо, скучал по неведомым пока походам и войнам. Он уже не напоминал Гюде брата, и при встрече с ним сердце княжны не лопалось от боли, как дождевой пузырь на воде.

Красавицу Рагнхильд ничего не волновало, кроме себя самой и своих снов, которые она называла вещими и толковала как хотела. Любая собака в усадьбе знала, что сны Рагнхильд не более чем ловкая выдумка, поскольку все они были красавице на руку. То предрекали ей обнову – и отец спешил порадовать дочь обновой, то сообщали, что на подходе богатый и щедрый жених, и Тюррни освобождала дочь от любой работы – чтоб нежданный гость не застал ее растрепанной и усталой. Женихи не являлись, но Рагнхильд вновь видела сон, который сообщал, что суженого задержали внезапные дела, или враг, или еще невесть кто…

Веселушка Флоки изредка наведывалась в большую избу к Сигурду, возвращалась из нее только под утро и после этого весь день напевала что-то на своем, непонятном никому, даже урманам, языке саамов[168]. С черными рабами, которых в усадьбе величали трэллями, Гюда старалась не разговаривать. Да и о чем с ними можно было говорить, если думали они только о еде и до смерти боялись человека с кнутом?

Саму Гюду именовали теперь «тир» – что означало «невольница». Флоки говорила, что если бы Орм остался в усадьбе и Гюда навещала бы его по ночам, то она была бы не невольницей, а наложницей. Тогда ее жизнь стала бы намного веселее. «Даже без подарков», – говорила Флоки и, краснея, хихикала. Финка никак не хотела понять, что мужские ласки неведомы Гюде и она не находит в близости с мужчинами никакой радости.

К середине листопадника Гюда знала уже всех в усадьбе. Ее тоска по дому стерлась, уступив место новой, неясной пока, грусти. Иногда, сидя за городьбой на камне у реки и глядя на проплывающие мимо опавшие в воду листья, Гюда думала об Орме, о Хареке, о воинах, ушедших неизвестно куда и до сей поры не вернувшихся в усадьбу.

Иногда к Оленю приходили гости. Они рассказывали множество разных новостей. Прислуживая за пиршественным столом, Гюда слышала, как говорили о Черном Хальфдане, о смертях в Согне, о каких-то битвах… Рассказывали о молодом конунге, которого привел с востока человек по имени Бьерн, сын ярла Горма Старого. О Бьерне говорили тихо, будто опасаясь подслухов. Иногда называли его сыном Горма, – иногда – Губителем Воинов. На эти рассказы Сигурд смеялся, а Тюррни, раздеваясь ко сну, презрительно фыркала:

– Сын Горма давно погиб в восточных странах. Он никогда не вернется в Норвегию.

Однажды Гюда отважилась возразить. Складывая нарядную юбку Тюррни в большой, забитый нарядами сундук, она произнесла:

– Но люди говорят, что он и пришел с востока, даже привел с собой какого-то конунга.

– Ты сама с востока, – сурово глянула на рабыню Тюррни. – Ты знаешь человека по имени Бьерн Губитель Воинов, сына свободного ярла Горма?

– Нет, – признала княжна.

– Может быть, ты знаешь молодого конунга из ваших мест, который хотел бы служить Черному Хальфдану?

– Нет, – сказала Гюда.

– Тогда зачем ты болтаешь глупости? – завершила разговор Тюррни, залезла под мягкое одеяло, зевнула и сомкнула веки.