Стая

Йохансон смотрит на него, негодующе фыркает и уходит. Слышит за спиной догоняющие шаги Рубина, затылком чувствует его страх.

Не надо пороть горячку.

Яркая белая вспышка.

Свет взрывается перед его глазами, и по его черепу разбегается тупая боль. Стены, коридор, всё расплывается. Пол стремительно надвигается на него…

Йохансон уставился в потолок лаборатории.

Всё встало на свои места.

Он вскочил. Оливейра всё ещё работала в стерильной лаборатории. Тяжело дыша, он посмотрел на симулятор, на контрольный пульт, на рабочие столы.

Снова на потолок.

Там, наверху, есть ещё одна лаборатория. Прямо над ними. И никто о ней не знает. Должно быть, Рубин его ударил, а потом ему вкололи какое-то снадобье, чтобы стереть ему память.

Зачем?

Что тут разыгрывается, ради всего святого?

Йохансон сжал кулаки. В нём вскипала бессильная ярость. Он бросился к выходу и побежал по пандусу наверх.

* * *

Нижняя палуба

— Что мне там, у вас, делать? — сказал Грейвольф. — Я ничем не могу вам помочь.

Злость Эневека прошла. Он вернулся к бассейну, который наполнялся водой.

— Это не так, Джек.

— Так. На флоте они мучили дельфинов, и я ничего не мог сделать. Тогда я переключился на китов, но киты стали жертвой другой силы. В какой-то момент я даже решил, что животные лучше людей, и вот животное отняло у меня Лисию. Я никому не могу помочь.

— Прекрати жалобиться, чёрт возьми.

— Это факты!

Эневек снова сел с ним рядом.

— То, что ты тогда ушёл от военных, было правильно.

— Но что изменилось оттого, что я ушёл?

— Для тебя изменилось. Ты проявил твёрдость. Доказал свою несгибаемость.

— И чего я этим достиг?

Эневек молчал.

— Знаешь, — сказал Грейвольф. — Самое худшее — это чувство, что ты нигде никто. Ты любишь человека — и теряешь его. Ты любишь животных — а они её убивают. Я уже начинаю ненавидеть этих косаток. Тебе ясно? Я начинаю ненавидеть китов!

— У нас у всех эта проблема, и мы…

— Нет! Это моя проблема! Я видел, как Лисия гибнет в пасти косатки, и ничего не мог сделать. Если я сейчас тут сдохну, это никак не повлияет ни на спасение, ни на гибель мира. Кому я нужен? Я не сделал ничего, чтобы можно было сказать, что моё присутствие на этой планете было чьей-то удачной мыслью.

— Ты нужен мне, — сказал Эневек.

Грейвольф глянул на него. Эневек ждал циничного комментария, но не последовало ничего, кроме тихого не то всхлипа, не то вздоха.

— И, пока ты не забыл, — добавил Эневек, — Лисии ты тоже был нужен.

* * *

Йохансон

Его ярости хватило бы, чтобы выволочь Рубина на взлётную палубу и вышвырнуть за борт. Он бы так и сделал, попадись ему биолог под руку. Но Рубина нигде не было. Зато он столкнулся с Уивер.

— Карен! Ты к нам?

— Честно говоря, я хотела на нижнюю палубу. К Леону и Джеку.

— О да, Джек. — Йохансон взял себя в руки. — Кажется, у него плохи дела, да?

— Видимо, между ним и Лисией было больше, чем он сам думал. К нему страшно подойти.

— Леон его друг. Он поможет ему выкарабкаться.

Уивер быстро сообразила, что это не разговор, а только повод к разговору.

— Ты-то как? — спросила она.

— Великолепно. — Йохансон взял её под руку. — У меня есть одна идея, как выстроить контакт с Ирр. Пошли со мной на «крышу»?

— Я, правда, хотела…

— Десять минут. Я хочу знать твоё мнение. И хоть подышим, а то всё время в закрытом помещении.

— Ты слишком легко одет.

На нём были свитер и джинсы. Его пуховик остался в лаборатории.

— Я закалённый. Так вот, что я думаю? — Он заметил, что стал говорить громче. Угомонись, сказал он сам себе. — Слушай, мне действительно нужно проговорить эту идею, у неё много пересечений с вашим компьютерным моделированием, мне не хочется торчать тут, на пандусе. Идёшь ты или нет?

— Конечно, иду.

Они поднимались по пандусу. Йохансон не задирал голову к потолку, ища скрытые камеры и микрофоны. Их всё равно не увидишь. И непринуждённым тоном продолжал:

— Джуд, конечно, права, не надо пороть горячку. Я думаю, нам понадобится несколько дней, чтобы эта идея созрела, потому что она базируется на…

Он городил глупости, звучавшие на учёный лад, пока они не вышли на палубу. Было холодно и ветрено. Над морем стелились рваные облака, волны ворочались внизу, словно доисторические животные, громоздкие и серые. Йохансон сильно мёрз, но изнутри его подогревала ярость.

— Честно признаться, — сказала Уивер, — я не понимаю ни слова.

Йохансон подставил лицо ветру:

— И не надо. Я думаю, здесь у них нет прослушки.

Уивер сощурила глаза:

— Ты о чём?

— Я всё вспомнил, Карен. Теперь я знаю, что со мной было позавчера ночью.

— Ты нашёл свою дверь?

— Нет. Но я знаю, что она есть.

Он сжато рассказал ей всю историю. Уивер слушала с неподвижным лицом.

— Ты считаешь, на борту есть что-то вроде пятой колонны?

— Да.

— Но для чего?