Стая

Когда он сошел с троллейбуса, то не узнал улицы. Сколько же настроено тут новых домов и сколько еще строится вокруг! Снесенной оказалась целая линия стареньких, одноэтажных и двухэтажных домиков, большей частью деревянных, потемневших от времени, с подслеповатыми кривыми оконцами. Только кое-где эти домики еще торчали, словно гнилые зубы. А в глубине, за ними, под углом к улице, уже выстроились, сверкая магазинными витринами, светлые новые многоэтажные здания. Замысловатые тропинки в снегу вели от них кратчайшим путем к широкому тротуару.

На той стороне улицы, где стоял сейчас Виктор, тоже все преобразилось. Здесь стояли еще заборы, за ними вздымались краны. Острые стрелы их рассекали небо над головой. Из-за заборов виднелись стены будущих зданий. А на заборах прибиты были щиты, то громадные и красочные, то скромные, даже неряшливые, и с каждого из них лезли в глаза две буквы: «СУ»... «СУ»... «СУ»... «Работу ведет СУ...»

«С ума сойти,— улыбнулся про себя Виктор.— Пойди-ка разыщи тут что-нибудь». Сколько же времени он не был на этой улице? Год, два? Кажется, не больше.

Но райком Виктор все-таки разыскал в первом этаже одного из новых домов напротив.

Около входа толпилась группа ребят и девушек в лыжных костюмах, с вещевыми мешками за спиной. «Куда-то едут»,— подумал Виктор, и в ушах прозвучало полузабытое: «Сбор у райкома».

Он вошел в дверь.

В длинном коридоре было много народа, веселого, говорливого, шумного. Виктор разыскал комнату второго секретаря.

Костя Онищенко оказался красивым парнем в аккуратном сером костюме, с модным галстуком. Внимательные серые глаза его смотрели чуть настороженно.

— Ну, давай знакомиться,— просто сказал Виктор.— Я тоже секретарствовал. Ваше хозяйство знаю.

— Слышал, слышал.

Онищенко заметно оживился, тонкое лицо его осветилось улыбкой, сверкнули ровные зубы.

Потом Виктор спросил:

— Карцев здесь?

— Здесь. Сейчас позову.

Через минуту в кабинет вошел высокий, худой, чуть сутулый юноша. Лицо его было нахмурено, он заметно нервничал.

— Садись, Толя,— сказал ему Онищенко.— Давай потолкуем.

Тот молча сел, не расстегнув пальто, не сняв пушистой ушанки с головы.

— И шапку сними,— мягко заметил Онищенко.

Парень усмехнулся и снял шапку.

— Итак,— начал Онищенко,— расскажи, как живешь?

— Я, кажется, теперь не комсомолец и отчитываться перед вами не обязан,— враждебно ответил Карцев.— Мог бы и вообще не приходить, между прочим.

Онищенко нахмурился.

— Ты совершил серьезный проступок. И организация...

— Я не совершал никакого проступка. Это ложь!

— Что же, по-твоему, вся организация солгала?

Карцев усмехнулся.

— Почему же и организации не солгать, в воспитательных целях, конечно?

— Думай, что говоришь!

— Я думал, не беспокойтесь. Я много думал.— Карцев резко смял шапку на коленях, на бледных щеках пятнами проступил румянец.— Все лгут! Всюду! Никому теперь не верю! Никому!..— Голос его прервался.— Раз со мной... такое случилось. Ложь все!..

В глазах Онищенко вспыхнул гнев, губы упрямо сжались.

— Никто у нас не учит лжи,— сурово произнес он.-— Партия...

Карцев запальчиво перебил его:

— Я не о партии. Ее Ленин создал. И он никогда не лгал!

— Вот видишь!

Виктор сидел, еле сдерживаясь, чтобы не вмешаться в спор. С особым интересом следил он теперь за Карцевым. Ведь парень, пожалуй, действительно ничему и никому не верит. Это тоже одна из глубинных причин преступности, вообще-то говоря. Аморален мир, значит, могу быть аморален и я. Но у этого парня не только безверие, у него злость. Он считает, что в отношении его, лично его, тоже поступили аморально, несправедливо. Как же так?

И, словно читая его мысли, Онищенко сказал:

— Ты говоришь, что не совершал никакого проступка, что это ложь. Так?

— Да, ложь!

— Ты парень умный, докажи мне это. Я пока сомневаюсь.

— Вы не были на собрании, вы не знаете, как было дело! — запальчиво воскликнул Карцев.— Впрочем, я вам могу сказать, как было дело. Тогда ночью, в общежитии, мне не отдали ключ, я его отнял. Я хотел выпроводить ту девчонку. Но она спала как убитая, как я ее ни тряс. А в комнату лезли подвыпившие ребята. Я их выгнал и запер дверь. Тут она подняла крик, и сбежался народ. Вот и все. Но они поняли все, что случилось, по-своему и мне не хотели верить. А потом было уже поздно что-нибудь доказывать.

— То есть как это «было поздно»? — спросил Онищенко.

— А так. Мне сказали, что решение все равно менять нельзя, это подорвет авторитет. И наша институтская газета — это уже попало в газету! — ни за что не даст опровержения... Вот так всегда...

— Не обобщай на основании одного факта,— строго сказал Онищенко.— Так не делают. А насчет случая с тобой... Мы, пожалуй, еще раз все проверим. Хорошо, что встретились и потолковали... Да, обязательно проверим.

— Не нужно мне ваших проверок! — истерично воскликнул Карцев.— Плевал я на них! Сыт вашей принципиальностью по горло! — он вскочил с места.— И издеваться не позволю! Все! Я пошел!

Он как-то странно всхлипнул и выскочил за дверь.

— Ну и парень,— недоуменно развел руками Онищенко.

— Погоди, погоди,— быстро произнес Виктор, подбегая к окну.