Стая

Да, нечто совершенно новое произошло с ним после того, как был удовлетворен инстинкт продолжения рода, и он все чаще обшаривал теперь самые глухие и захламленные места в ложбинах меж увалами, где то и дело били из-под земли не замерзающие зимою водопойные ключи, дававшие начало изобильным здешним ручьям и речкам. Он не сразу сообразил, что обшаривать все эти самые глухие уголки окрестной тайги заставляет его не что иное, как стремленье найти и оборудовать логово. Подходящих же для логова мест было здесь немало, недоступных и со свежей горной водою, однако кому оно было нужно, если семьи у него по-прежнему не было?..

Так, словно бы и в играх в отца и мужа, какие он невольно принужден был вести, согласно своему природному инстинкту, и прошла весна.

Сперва осели, а после и вовсе стаяли, как им положено, снега. Сейчас он мог бы уже и идти куда ему вздумается, куда его влекло — подальше от людей. Но вслед за зимней любовью пробудившийся в нем инстинкт отцовства удерживал его в этих местах по-прежнему, и, кормясь в одиноких охотах, чем повезет, он продолжал держаться округи поселка, чувствуя, что лишь к поздней, пожалуй, осени, когда отъестся, скопит силы да облиняет, с первыми снегами только, когда обычно приходит время взматеревшим волкам выходить на охоты стаями, он покинет все эти, приютившие его нынешнею зимою, края, вполне и достаточно гостеприимные.

Тем не менее на лето он даже оборудовал себе нечто вроде настоящего логова — в захламленной крепи, неподалеку от обжигающе холодного ручья, под вывернутой с корнем лиственницей, куда можно было пробираться несколькими удобными лазами. Но он по-прежнему был одинок и потому не всегда возвращался на дневки к этому подобию логова, а иногда заваливался на отдых где-нибудь в других местах. Что ж, он действительно оставался совершенно свободен и, кроме одной мечты-инстинкта о стае, его ничто реальное не связывало с логовом под вывернутой с корнем лиственницей…

Но вот однажды…

Уже пошла в рост трава, и за огороды крайних изб поселка люди стали выгонять коз и овец. А у него как раз подряд несколько дней охоты выдались пустыми, и, как ни предупреждал его о постоянных смертельных опасностях резкий дух близкого человеческого жилья и машин людей, на которых с лесосек в тайге к поселковой пилораме выволакивали лес, он решился все же напасть на табунок, что безо всякого присмотра как будто ощипывал траву за пряслами усадеб на узком выгоне, с трех других сторон огражденном болотом.

Сперва он отыскал среди болота едва заметную тропу к поселку — старый след от прошедшей здесь когда-то давным-давно машины, запах которой уже умер с годами. Ею, по брюхо в воде, дождавшись встречного ветра, и дополз он до выгона, да и затаился среди крайних кочек, ожидая, когда овцы с козами продвинутся настолько, чтоб в несколько прыжков удалось отрезать им путь к пряслам, а там… там хоть одна из них, да шарахнется к болоту, где он без труда настигнет ее и болотом же утащит прочь. Погоня не страшила его, потому что никакая свора собак, даже если б нашлись в поселке столь отчаянные, не смогла бы окружить его на тропе, а поодиночке… он чувствовал и знал, что может перерезать сколько угодно таких преследователей, тем более что люди не скоро смогли бы прийти им на помощь.

Он был вынослив и терпелив, как настоящий прирожденный охотник, и уже долго ждал того последнего сладостного мига охоты, какая нынче сулила ему почти что верную удачу, как учуял неожиданно слабый родной дух и, приподнявшись затем от волненья, определил и точно, откуда он исходил: волком и стаей нанесло на него вдруг от человека с мешком за спиною, какой появился среди огорода той самой усадьбы, возле которой зимою он зарезал замешкавшегося кобеля и где впервые увидел собаку, столь походившую на волчицу. Этот родной запах, этот дух стаи оказался столь силен, что он уже ничего более не был способен теперь различать, вернее — ни на что более уже не обращал внимания, ни на вонь человеческого жилья, какая всегда раньше надежно и заблаговременно предупреждала его о беде, ни на близкое дыхание коварных машин людей, каким пронизана была одежда человека с мешком. Словно не слыхал он и того, как собака скулила и выла теперь на усадьбе, откуда вдруг вышел тот человек. Не замечал он уже и того, что козы и овцы, в свою очередь заслышав его близкое присутствие, заметались по выгону, прижимаясь к пряслам.

Человек с мешком за спиною направился вдоль изгородей за поселок.

Ловко и тихо, как способен передвигаться один только зверь-охотник, всю жизнь вынужденный выслеживать добычу, он краем болота, сливаясь с пожухлой травой, еще покрывавшей не успевшие сплошь опушиться новой зеленью кочки, на расстоянии последовал за человеком, чуя временами уже не просто запах волчат у человека за спиною, а и писк самих щенков. Ему не нужен был теперь никакой след, он брал щенков и человека ве́рхом, не видя его, но точно зная, куда тот движется.