Стая

Этот злой дядька водил маму гулять. А мне купил приемник, чтобы мне не было скучно.

– Это радио, – похвастался я маме. Покрутив ручки, я приложил радиоприемник к уху. – Я могу слушать, как люди поют и разговаривают.

– В России больше никто не поет, – хмыкнул он.

– Почему? – спросил я.

– Потому что все слишком бедные, мелкий. А бедные люди не поют.

– Но мы не бедные, – возразил я.

Он расхохотался, запрокинув голову, а мама обняла меня.

– Нет, не бедные, Медвежонок.

Вскоре он позабыл о том, что нужно уходить домой. Он оставался в нашей квартире со своими сигаретами, водкой и сношенными сапогами. Оставался у мамы в кровати.

– Ты слишком большой, чтобы спать в одной кровати с мамой, – заявил злой дядька. – Только младенцы спят в кроватке с мамой. А ты ведь не младенец, так, Мишка?

Я покачал головой.

– Мне уже пять.

Он бросил мое любимое одеяло и мою книжку сказок на кровать в гостиной.

– Но маме нужно, чтобы я был рядом с ней ночью, – сказал я, теребя край рубашки.

Мама уберет его сапоги от своей кровати, когда вернется с работы. Она переложит мое одеяло обратно в комнату. Я был уверен в этом.

Приходя с работы, мама всегда приносила буханку черного хлеба, картошку и капусту для супа. А еще мама всегда приносила мне гостинец – ватрушку.

Но тем вечером мама вернулась с пустыми руками. И она была очень расстроена.

– Меня уволили, – сказала она.

– Это как же? – Его черные глаза сверкнули. – Что же мы теперь будем есть?

– Может, ты…

Он влепил ей пощечину. Я еще никогда не видел, чтобы мою маму били. Я думал, что мама даст ему сдачи. Однажды в поселке один мальчишка стукнул меня, и тогда мама схватила этого хулигана за воротник и хорошенько его встряхнула. Тогда глаза того мальчишки распахнулись широко-широко. И он убежал со всех ног.

И этот убежит.

Но мама не схватила его за воротник. Она не встряхнула его так, чтобы у него зубы клацнули. Она лишь прижала ладонь к щеке и прошептала:

– Прости меня.

Потом они сидели в гостиной, пили, курили, смеялись и ссорились.

Ему не нравилось, что я сижу в углу.

– Он опять пялится на меня, Аня! – жаловался злой дядька. – Почему он все время смотрит на меня?

Тяжело прошагав по комнате, он стянул меня с кровати, схватил мое одеяло и книгу и забросил их в шкаф на кухне.

– Ну вот. – Он отряхнул ладони, будто избавляясь от грязи. – Теперь ты будешь спать здесь.

Мама стояла за его спиной, заламывая руки.

Я забрался в шкаф и свернулся калачиком на одеяле. Моя книжка со сказками лежала на пыльной полке. Возле книжки виднелись круги, оставшиеся от банок с консервацией. У нас больше не было таких банок. После всех этих дней и недель прекрасная золотая Жар-птица на обложке покрылась слоем жира. На другой полке лежала стопка бумаги и мой любимый карандаш. Когда я не мог уснуть от холода и злости, я рисовал. Рисовал Жар-птицу, страшную ведьму Бабу-ягу, избушку на курьих ножках, рисовал живых кукол, великанов и крылатых волков.

Я слышал их голоса за дверцей шкафа.

– Почему ты не понимаешь, что в приюте ему будет лучше?

– Я не могу его отослать.

– Ты и себя-то прокормить не можешь, – говорил он. – Кроме того, он мне не нравится. Он странный.

– С ним все в порядке.

Звон бьющегося стекла.

– Или он, или я, Аня.

– Нет! Умоляю, не проси меня…

Звон – опять что-то разбилось. Шарканье сапог по полу.

– Глупая женщина!

Пощечина.

– Нет!

Звон. Вопль. Глухой стук. Стон. Тишина.

Глава 4 Пуговица

Пол на кухне был холодным, и холод добрался до меня сквозь гору одеял. Я дрожал, глядя, как дыхание паром вырывается из моего рта. Я был драконом. Жар-птицей. И я точно не был этим вонючим крикуном, который выдувал сигаретный дым через ноздри.

Я вытащил из-под одеяла приемник и выдвинул блестящую серебристую антенну.

– …Тысяч безработных, бездомных, голодающих. Алкоголизм разъедает саму структуру нашего общества…

– Но я не бездомный и не голодающий, – сказал я радиоприемнику. – У меня есть мама, одеяло и щи.

Да, теперь у нас не было хлеба и сосисок, остались только щи. И мама уже много недель не ходила на работу. Но она все еще улыбалась (хотя и не так часто, как раньше). И называла меня Медвежонком.

Я выключил радио, сложил одно одеяло, затем второе – точно так же, как первое. Я надел кроссовки – такую обувь носили знаменитые баскетболисты. Эти кроссовки мама и бабушка Инна подарили мне на прошлый Новый год. Теперь мои пальцы упирались в носки кроссовок, и я уже не мог шевелить ими.

Я выглянул из шкафа, прислушался и принюхался. Может быть, мама варит кашу? Может, она плачет? Может, он кричит на нее, обзывает тупой ленивой коровой? Или он ушел? Иногда после такого скандала, как прошлой ночью, он уходил. И на время все становилось, как раньше: каша на завтрак, улыбка на губах мамы… «Постой со мной в очереди за хлебом», – говорила она. Или: «Давай учиться читать». Или: «Расскажи мне сказку, Медвежонок».

Я услышал, что в гостиной работает телевизор. Похоже, показывали каких-то злых людей. Я почуял запах сигарет.

Я выглянул в гостиную.

– Ну вот. Тараканище наконец-то выполз из своей норы.