Стая (Потомство)

Неожиданно он вспомнил нечто такое, что уже успел давным-давно забыть. Как-то однажды он проснулся от доносившихся с первого этажа их дома громких голосов, и, спустившись, увидел мать, которая стояла, прижавшись спиной к дверце холодильника, тогда как возвышавшийся перед ней отец одной рукой обхватил ее за шею, а другой сжимал стакан с какой-то жидкостью. Отец то отпивал из стакана, а то подносил его к лицу матери, словно намереваясь ударить ее им, и при этом беспрерывно кричал, что, дескать, не ее собачье дело, как он проводит свое свободное время, и что будет приходить домой – если вообщебудет приходить – тогда, когда ему это заблагорассудится, а уж будет она сидеть и ждать его или нет, пусть решает сама, и вообще пускай делает все, что хочет.

При этом он часто произносил одну и ту же короткую фразу, начинавшуюся с «Еб...», но делал это как-то злобно, угрожающе, а отнюдь не так, как обменивались ею приятели Люка, когда играли на школьном дворе, и при этом так сжимал шею матери, хотя она неоднократно просила его отпустить ее, умоляла – «Стивен, пожалуйста!» – и все это время, как казалось Люку, старалась сдерживаться и не плакать. Но тогда, сам того не подозревая, заплакал уже Люк, и когда это случилось, родители услышали его – отец вдруг обернулся, посмотрел на него и наконец отпустил мать, после чего она тут же бросилась к сыну и снова увела его наверх.

На следующий вечер она собралась было поговорить с ним. Но теперь уже ему не захотелось.

Как ни странно, в эту самую секунду Люк страстно возжелал, чтобы тогда между ними все же состоялся тот разговор.

Именно сейчас, когда он снова страшно испугался за нее.

Мелисса вновь попыталась зареветь – и это наполнило его не меньшим страхом. В общем-то, пока это были лишь самые первые, негромкие звуки, скорее даже просто посапывания, но мужчина все равно мог их услышать, а потому надо было что-то предпринимать.

Но он не знал, что именно.

Между тем, расстояние между ними неуклонно сокращалось.

Мать как-то говорила ему, что с младенцами надо обращаться очень осторожно и нежно; что когда они такие маленькие, их можно, даже незаметно для себя самого, легко поранить. Будь Мелисса одного с ним возраста, он бы попросту зажал ей ладонью рот, и все... но если он поступит так с такой крохой, то вдруг это причинит ей боль?

Уй ты, да они же совсем близко!

Мужчина продолжал крепко сжимать волосы матери, толкая ее перед собой, отчего та то и дело коротко и негромко вскрикивала, так что в первую очередь Люк услышал именно ее. И все же теперь они были действительно слишком близко от него, и потому он был простообязан что-то сделать с Мелиссой.Люк посмотрел на девочку – она показалась ему такой маленькой, совсем как щенок, – а потому побоялся как причинить ей боль, так и убратьруку с ее крохотного рта, поскольку мужчина и в самом деле мог в любую секунду услышать их, а затем быстро обнаружить и схватить. По щекам мальчика ручьями текли слезы отчаяния, и все же он продолжал зажимать ей рот ладонью, поскольку просто не могпоступить иначе. В какое-то мгновение ему показалось, что издаваемые ею звуки стали даже громче – судя по всему, Мелисса наконец поняла, что именно он делает, и теперь собиралась перейти уже на настоящий рев, извиваясь и брыкаясь у него в руках. «Прошу тебя, Мелисса, потерпи; прости меня, пожалуйста, прости, но потерпи хотя бы минутку», – а сам тем временем еще плотнее прижимал ладонь к ее лицу, поскольку она все же издавала слишком много шума. Люк очень боялся сделать что-то не так, как-то поранить ее – да и самому ему очень хотелось в туалет, давно уже хотелось, а сейчас вдруг желание это стало просто невыносимым. Но он все так же продолжал смотреть прямо перед собой, наблюдая за тем, как мимо проходят эти двое – мужчина и его мать. Материнский голос казался ему тонким, пронзительным, и в какой-то момент дикарь особенно сильно дернул ее за волосы, отчего она едва не упала, но все же удержалась на ногах, после чего они проследовали дальше, заглушая плачем и шуршанием плач Мелиссы. Только тогда до него дошло, что мать вторично спасла ему жизнь.

Сам же Люк старался почти не дышать.

Дождавшись, пока эта пара не скроется за изгибом холма, он стал полегоньку ослаблять нажим руки, медленно и как можно осторожнее убирая ладонь ото рта девочки, пока наконец не отпустил ее вовсе. Когда же, взглянув на ребенка, он убедился в том, что та не только не умерла и никак не пострадала, но и даже не заплакала, а всего лишь посмотрела на него широко раскрытыми глазами, он поднял Мелиссу и поцеловал в лоб – раз десять, не меньше. В тот момент он любил ее так, как не любил, пожалуй, еще никого на свете.

Мелисса же продолжала удивленно таращиться на него, словно недоумевая, какую новую игру он затеял. А потом улыбнулась.

Внезапно его словно кто-то толкнул в спину. Мама – она ведь удаляется от него.