Стая воронов

Гримнир раздул ноздри. Он был раздражен, но ему некуда было деваться, пока не утихнет буря. Наконец он нагнулся вперед и сплюнул в очаг. Зашипела на черном от сажи камне слюна.

– Что стряслось, говоришь? Это долгая история, подкидыш, – Этайн пожала плечами под звуки завывающего ветра и барабанную дробь дождя. Гримнир кивнул. – Моему брату Хрунгниру – а он был старше меня почти на век – посчастливилось родиться одним из тех болванов, что и в свином дерьме серебро отыщут. И настоящим воином – под его знаменами наш народ нещадно резал ютов, саксов и англов. Они звали его Гренделем, Крушителем костей, благодаря своим набегам он завоевал право зваться вождем, подателем колец, грозой людей. После Маг Туиред Мы думали, что обречены. Но Хрунгнир отсрочил наше падение.

– Маг Туиред?

– Да, Великая битва, – ответил Гримнир. – В ней мы сражались с вестэлфар, проклятыми восточными эльфами Эриу, – и в ней погиб Балегир. Многие говорят, что именно там каунар наконец настиг Суд Одина. Пф! Однако кое-кто из нас все-таки выжил назло этому одноглазому тирану!

– Ты тоже был там?

Гримнир помрачнел.

– Nár! Меня тогда еще от материнской груди не оторвали. Для Хрунгнира это была его первая битва, первая буря мечей, и он ее пережил, а потом вместе с Гифром и другими выжившими на единственном корабле вернулся в Оркханк, на Скандинавские горы. По праву старшего вождем должен был стать Гифр, но старого мерзавца заботили только вино и серебро. Нет, он передал свое право Хрунгниру, а тот отстроил волчьи корабли и вновь заставил всех бояться каунар. На это ушло несколько сотен лет, но ко времени Юстиниановой чумы в Миклагарде – теперь его зовут как-то по-другому…

– Константинополь?

– Да, он. В общем, к тому времени мы уже хорошо устроились.

Этайн села поудобнее. Вспышка молнии выхватила из темноты лицо Гримнира, землю сотряс удар грома. Какое-то время скрелинг сидел молча. Потом заговорил опять:

– Но мой туповатый братец обленился, – проворчал он. – Отъелся и размяк за эти годы. У этого идиота была слабость к женщинам… к датчанкам. Схватил одну во время набега на Зеландию, держал ее при себе – она и понесла. Когда пришло время, он сам вырезал дитя из ее чрева. Надо было убить обоих. Но Хрунгнир, глупец несчастный, оставил молокососа и вырастил, считая, что тот станет верно служить ему, как пес хозяину, – он слабо улыбнулся. – Что он был за уродец, отродясь таких не видал. Руки-ноги длинные, как у паука, спина горбатая, морда цвета мочи. Несмотря на это, он показал всем, что он не какой-то белокожий слабак. Но маленький ублюдок все равно был полукровкой. И грязная кровь данов превратила его в вероломного змея, – от этих воспоминаний он снова помрачнел. – Балегир бы ему голову открутил.

На несколько мгновений он опять затих, пристально вглядываясь в яркое пламя очага. Этайн не знала, что ему там мерещилось; она ждала, и вскоре Гримнир очнулся, отряхнулся от воспоминаний, словно волк от воды.

– Как бы то ни было, – продолжил он, – мы звали его Дауфи, Маленький тупица, но сам он называл себя Бьярки. Хрунгнир водил его по морским путям, брал с собой в набеги, чтобы тот убил парочку саксов и англов прежде, чем схлестнется с народом своей матери, зеландскими данами. Говорили, слизняк был хорош. И даже больше – ублюдок рос умным. Когда он был чуть старше тебя, уже успел заслужить право на собственный корабль, собрал на нем всех дохляков. Хрунгнир гордился.

– Говорили? А где был ты сам?

– На востоке. Искал серебро и вина вместе со старым Гифром – и грабил чумных псов Миклагарда. Nár! Хрунгнир не хотел, чтобы я ошивался рядом. Боялся, что я подниму бунт.

– А ты поднял бы?

Гримнир бросил на нее красноречивый взгляд; его глаза горели жаждой войны. За земли или за власть, все равно. Дитя Раздора искало любого способа учинить его вновь.

– Я не застал момент, когда брат рассорился со своим ублюдком. Но слышал, что Бьярки слишком близко принял шутку о матери, – Гримнир злобно усмехнулся, показав зубы. – Маленький тупица! Все и так не по разу с ней забавлялись. Ну, говнюку это не понравилось, и, слово за слово, дошло до драки. Даже его несчастная команда встала на сторону моего брата. В конце концов, он сказал и сделал вещи, непростительные у домашнего очага, и Хрунгниру предстояло решить, убить или изгнать ублюдка. Этот идиот отослал его прочь, вместо того чтобы, по завету предков, вспороть ему брюхо и поджарить над костром.

Снаружи наползала на усыпанный галькой берег тьма. Над Северным морем все еще завывал ветер, но дождь почти утих, и молнии били уже не столь яростно. В хижине потрескивал огонек: выгорал и синел, оставляя плясать на стенах тени.