Стая воспоминаний (сборник)

И когда при этих словах Жебрейко почтительно взглянул Гуте на грудь, точно там награды висели, а не красовались нефтяные соцветия пятен, Гутя враждебно покосился на Бесова. Ему подумалось, что сказал это Бесов лишь ради того, чтобы показать потом на промысле, какой настоящий нефтяник у нас новенький, ничем не хуже остальных.

— Искупаться вам надо, черти мазаные, — с улыбкой сказал Жебрейко и крикнул шоферу: — Володя, свези чертей к Днепру!

Завершалась ночная смена, пришли уже новые, выспавшиеся аппаратчики, — что ж, можно было ехать на Днепр, спасибо, седой начальник!

Сидели все четверо в пропыленном «газике» на металлических скамеечках, тряслись, поталкивали друг дружку коленями. Гутя хмурился, не нравились ему и казались фальшивыми пятна на брезентовой робе. А ребята, замечая его хмурость, шутили, пытались развеселить — все напрасно.

И когда приехали к невозмутимо спокойному Днепру, когда сбросили одежду и улеглись погреться на солнышке, животами вниз, то папироску одну закурили, передавая друг дружке, и, жадно посасывая дым из мундштука, все трое открыто взглянули на Гутю, и кто-то из них спросил, робея:

— Послушай, Август, ты чего, а?

А что он мог отвечать? Он любил их и хотел быть похожим на них, хотел быть старше своих лет, смелее быть хотел и находчивей, но в нем восставало все против того, что вот сразу его смогут сделать передовиком, ведь он попал в лучшую бригаду. А он еще ничего не заслужил, ничего.

И вот, словно догадавшись об этом, Ведехин и Метелкин принялись ему говорить, каждый отдельно, не слушая друг дружку.

— Вот Бесов, рядом с нами сидящий… — начинал Метелкин, а Ведехин прерывал его:

— Сегодня Бесов закрыл грудью струю, а ведь мог и кто-то другой, не из нашей бригады.

— Вот Бесов, рядом с нами сидящий…

— Да и сам ты, — почти со злостью спрашивал Ведехин, — разве ты сам не кинулся бы, если бы дал тебе бригадир время опомниться?

Он говорил правду, медноволосый Ведехин. Он говорил правду, и Гутю не покидало раздумье.

Тогда Бесов поднялся, поманил его кивком головы за собой, они вошли в воду, Бесов стал умываться, отчего вода будто заварилась, как чай, а потом спросил резко, глядя снизу, из полунаклона:

— Так что тебя мучает, Гутя-Август?

Гутя вспомнил ночь на промысле, как он стоял один над глубинным нефтяным морем и что он думал там, ночью на промысле, а затем в обезлюдевшей Гориводе, и теперь, как бы продолжая те мысли, думал уже, как важно среди всех людей, которые жили или будут жить над нефтяным морем, сохранить себя, нечто отличное, свое, не схожее с другими людьми. И как важно чувствовать себя товарищем людей. Я младший, вы — старшие, словно бы говорил ребятам Гутя, потом я буду старшим и появятся у меня младшие приятели, и так мы будем идти из младших в старшие из одного века в другой век, бесконечно вверх.

Бесову же он не высказал своего опасения, полагая, что вдруг обидит находчивого этого человека, вдруг ребята станут посмеиваться над ним, Гутей, покачивать грустно головами, и, разведя руки, шумно вошел в воду, распугивая рыб.

Березняки и дубравы

Была желанна взгляду бегущая эта дорога среди сплошной равнины, зеленой от подрастающей ржи, и временами казалось Варе, что на всей планете — только равнина, только неохватное поле, а потом как-то внезапно встали на пути березовые и дубовые леса, и машина, ныряя на ухабах в терпкую пыль, покатилась через лесную деревеньку Зотино, вдруг сразу перенеся Варю на родину. Нет, не Зотино было ее родиной, а соседнее Уборье, и еще там, в городе, на галено-фармацевтической фабрике, когда сказал мастер, что будет проведен воскресник по сбору лекарственного сырья и что выедут куда-нибудь подальше, в Зотино, например, Варя глубоко вздохнула, как будто вбирая в грудь родной воздух, каким она будет дышать в этом Зотино, хотя в соседнем Уборье бегала она недосмотренной девочкой все детство, но ведь и в Зотино растут те же березы и те же травы — и все ей напомнит родные места. И еще там, в городе, в новой квартире своей, весь вечер накануне поездки думала Паря о березовых и дубовых лесах и уже так отчетливо представляла белые стволы и зеленые кроны, точно галлюцинации стали преследовать ее, и тоже неотступен стал странный какой-то стих, который мысленно все повторяла и повторяла она: «Леса и перелески, березняки и дубравы…»