Стая воспоминаний (сборник)

Нет, никак не мог Миха сидеть у костра, если где-то по темному лугу бродил жеребенок, и он поднялся опять и отошел на шаг-другой, прислушался, ощущая спиною жар пламени, увидел на земле свою тень, нарисованную костром. У тени, у плоского этого Михиного подобия, все было таким же, как у него, у Михи: остренькие, высокие плечи, недавно отросшие, как бы колючие волосы на голове. И когда Миха помахал рукою, тень эта повторила его движение.

Нет, не мог Миха спокойно сидеть у костра, и он бы пошел, пошел по густым травам, если бы луг не донес до него топот копыт, и топоток этот все приближался, пока не вырос на виду жеребенок — неузнаваемый, весь огненный на свету костра и даже, кажется, с огненными глазами. И странно: жеребенок уже стоял вкопанно, а топоток все слышался, точно отстал он, этот топоток, и вот нагоняет беглеца. Вскоре все отчетливее был топоток, так что Миха ничего не понимал до тех пор, пока не появилась у костра лошадь, с которой тут же спрыгнул седок, и жеребенок с ними, чужой жеребенок.

Миха даже испугался на мгновение, таким необычным было видение: лошадь, всадник и чужой жеребенок. И он созерцал безмолвно всадника, такого же мальчишку, как сам, ничуть не взрослее, незнакомого и чем-то знакомого, разодетого для ночлега: в кепчонке, в плаще-дождевике до пят.

— А-а, Степана Дужика сын, — узнал Миху всадник, поглядев на него вприщур, и тут же обратил маленькие немигающие глаза на огонь, точно все он узнал и больше ничего ему знать не надо.

— А ты чей? — удивился Миха и даже ладонь ко лбу приставил. — Что-то я тебя…

— Василь Лучицкий, — охотно назвался всадник. — Из Градовья, со второй бригады. — И он повторил солидно и как бы проверяя, говорит ли Михе что-нибудь его имя: — Василь Лучицкий.

— Ну так давай сюда, садись! У меня и бульба есть, — дружелюбно пригласил Миха всадника, пригласил быть всю ночь у него гостем у его костра, им веселее будет вдвоем, они бульбы напекут, говорить о разном будут, и кони будут пастись где-то рядом или, как теперь, стоять, помахивая, шелестя шелковыми хвостами, и глядеть на пламя. И Миха даже вздрогнул счастливо, представляя теплую короткую ночь без сна, разговоры о чем-нибудь страшном, но и тут же вскочил в гневе, потому что взвизгнул, почти заплакал жеребенок, а ведь он хотел заиграть с чужим жеребенком, он доверчиво положил голову на шею чужого жеребенка, и тут лошадь повела ощеренной мордой на него и толкнула или укусила.

И заплакал Михин жеребенок!

— Ты чего?! — не помня себя, крикнул Миха, замахиваясь на лошадь, но та опять повела мордой в сторону Михиного жеребенка, жеребенок взвизгнул вновь, и тогда Миха, почти задохнувшись от обиды, обратил лицо к Василю, который стоял недвижно и равнодушно смотрел на все, незваный, заносчивый гость, — откуда ты взялся, чужак, и чего стоишь, чего не гонишь свою злую лошадь?

И уже совсем не помнил Миха, как он пошел грудью на этого всадника в плаще, как они схватились и покатились по земле. А уж потом, тяжело дыша, сплевывая изо рта землю, стыдясь внезапной драки, он стоял на ярком свету, розовый от волнения и всполохов костра, а Василь тоже стоял на расстоянии удара, тоже утирал с лица, с губ землю и как-то вразумительно, как-то мудро внушал с прерывистым дыханием:

— Эх ты, биться полез! А может… может, так и надо: чтоб кобыла сперва укусила, а потом признала… А ты — биться!

— А чего… чего она, твоя кобыла? — с дрожью, со слезами спрашивал Миха и кивал на своего жеребенка: — Может, это дите сирота, а?

— Ну? — строго поразился Василь. — А что с ейной матерью?

— Пала она, — с горечью, все тем же дрожащим голосом ответил Миха. — А жеребя — он же дитенок… Один теперь! Ну, мне батя, он бригадир тут, и говорит…

— Я знаю твоего. Степан Дужик, — как бы торопя его рассказ, подхватил Василь.

— …Батя мне и говорит: «Бери, Миха, дитенка на лето, гляди за им». Я и гляжу. Я даже назвал его по-своему. — И он окликнул властно: — Летун, Летун!

И рыжий жеребенок подбежал на зов и, танцуя, опасливо косясь глазом на лошадь, ткнулся трепетными губами в голые ладони Михи, ничего не нашел и тут же отлетел прочь. Летун — он и должен легко скакать, носиться и летать, и вот уж снова подбежал Летун к чужому жеребенку, оба взвизгнули или заржали от остроты и новизны знакомства и повернулись один к другому задом, чтобы через мгновение повернуться мордами, и, сталкиваясь, подпрыгивая, ржанием распугивая тишину, они заиграли у костра. И Миха обрадованно смотрел на Летуна, как он бегает и тешится, и Василь тоже посматривал, хотя и без улыбки, но добро и сочувственно, и лошадь, показавшаяся поначалу злой, тоже смотрела на играющих и больше не кусала, не отпугивала Летуна, если даже Летун подбегал к ней, и совсем она не злая, эта гнедая мудрая лошадь.

— Слушай, а как твоего жеребя зовут? — заискивающе, с неуходящим стыдом за внезапную драку, спросил Миха, все любуясь играющими жеребятами.

— А никак. Мой пока так бегает, — и он улыбнулся впервые скупой, взрослой улыбкой.